– Твой… – Хината непроизвольно вздрогнул, не в силах вернуть себе возможность дышать, отчего голова начинала идти кругом, а ноющая боль в груди набирала свою силу, – …Твой любимый тоже делал так?

Черт. Нет, нет, нет никакого любимого! – но Шое не мог этого сказать. Он не мог даже издать и звука, чтобы подать кому-нибудь знак. Он не хочет быть тут. Он хочет вернуть свою прошлую жизнь, когда имел возможность спокойно спать, есть, ходить по улице и полностью отдавать себя волейболу. Он хочет сейчас оказаться дома, завернуться в одеяло и больше никогда не вспоминать все это. Забыть, как страшный сон.

Очень страшный сон.

И он ни за что бы не признался, что наврал про «любимого человека».

– Маленькая шлюшка, – шепот прямо в ухо. Противная и отчего-то кажущаяся липкой рука прошлась прямо возле паха, забираясь под белую майку – желудок скрутило от отвращения, вызывая чувство рвоты. Холодная и противная ладонь гладила оголенный живот, и Хината мог поклясться, что его вывернуло бы наизнанку, если бы сегодня он хоть что-нибудь съел.

Сие мерзкое касание было сравнимо с прикосновением к нему змеиной кожи – шершавое, липкое, отвратительное и невыносимо омерзительное, вызывающее целую бурю рвущих изнутри эмоций. Хината хотел закричать, но не мог даже шевельнуть пальцем, просто оцепенев от сковавшего ужаса – будто тело отказалось его слушаться.

Однако стоило чужим грязным пальцам пройтись по его соскам, как Хината сделал первый вздох и забился в панике. Грудью он упал на грязный асфальт, ударяясь вдобавок и щекой, – боли он не чувствовал, нет. Никакая боль не сравнится с этим поглощающим его ужасом.

Он выкручивался, вырывался, пытался ударить головой, дергал захваченными в плен руками, елозил по асфальту ногами и даже несколько раз больно скользил по нему лицом, но не мог оставить попыток выбраться. Словно вырванный из земли червяк, не теряющий надежды выскользнуть из цепких пальцев.

Если Хината может двигаться – он не сдатся. Пусть тело будет ломить от усталости, а мышцы – сводить от перенапряжения. Пусть он проваляется после этого пару часов без единого движения, не в силах даже почесать собственный нос. Пусть он задохнется от одышки, но ни за что не отступит!

Даже если это выше его сил.

И…

…его сильнее прижали к холодной поверхности асфальта, буквально вдавливая – щека начинала гореть, а во рту чувствовался явный металлический привкус собственной крови – и напрочь лишая возможности вырваться. Сердце застучало в немыслимой скорости, словно обдавая ледяной водой.

Хината закричал. Так сильно, как только мог.

Мерзкая холодная ладонь тут же легла на его рот, больно сжимая, и Шое, не теряя времени, со всей силой вгрызся в кожу зубами. Прямо над ним завопили, вырывая руку, но Хината лишь сильнее сжимал челюсть, мало что понимая и чувствуя чужую отвратительную на вкус кровь; поддавшись моменту, он с удвоенной силой начал вырываться, пытаясь залететь головой прямо безумцу в челюсть – или как попадется.

То ли фортуна действительно была к нему благосклонна, то ли он хорошо старался, но парень отлетел в сторону. Сплюнув гадость у себя во рту, Шое, наспех вытерев губы о руку, тут же подорвался с места, ринувшись в сторону своего дома. Его ни капли не заботило, что он чуть не вырвал зубами кусок мяса, поддался истерике, как маленькая девчонка и позволил парню коснуться себя, главное – он смог сбежать.

Сзади раздался булькающий крик, побуждая лишь бежать быстрее и, о господи, ни за что не оглядываться. Сердце уже вырывалось изнутри, словно в безумии стуча о ребра, а воздуха категорически не хватало. Он не чувствовал ни ног, ни рук, ни, тем более, своего тела. Было страшно думать, что этот сумасшедший мог вновь погнаться за ним, вновь припечатать к асфальту и вновь… черт.

Бежать. Бежать. Бежать.

И не думать.

Просто бежать.

Не успел Хината выскочить на дорогу, как буквально в нескольких миллиметрах от него мимо пронеслась одинокая машина, чудом не задев, и заставляя остановиться, постепенно приходя в себя. Стук сердца заглушал все остальные звуки, не давая нормально успокоиться, а сбившееся дыхание, не позволяющее стоять ровно, вынудило слегка пошатнуться, но не упасть. Каждое мгновение давалось невыносимо тяжело.

Однако, более-менее собравшись с мыслями, Хинате поневоле пришлось обернуться – позади было темно и пусто, но, несмотря на это, спокойствия ничего не внушало. Посему, еще пару раз вздохнув и посмотрев по сторонам, он вновь побежал, грея себя мыслью, что дом уже почти скоро.

Этот день он запомнит на всю оставшуюся жизнь.

Самый ужасный день, который только может быть.

День, когда его хотели уложить на лопатки.

Черт. И почему это происходит именно с ним? За что все эти… события? Сил больше не оставалось. Ноги путались, глаза застилала черная пелена, а легкие горели Адским пламенем – вот-вот – и упадет, но упорство ни за что не позволяло сдаться. Никогда.

Показавшийся вдали дом казался спасением и единственным убежищем на данный момент.

Хината не помнил, как открыл двери, что сделал, но осознать это смог только у себя в комнате, укрываясь теплым одеялом и пытаясь все забыть. Однако мысли нагло лезли в голову, совершенно не обращая внимания на желания и погружая в себя. Он не хотел, пытался от них отвязаться – тщетно. Перед глазами всплывали те страшные моменты, заставляя сильнее сжаться.

Нет, нельзя.

Аккуратно поднявшись с места, совершенно не желая расставаться с теплой постелью, медленно направился в строну ванной, слегка пошатываясь и боясь упасть – нывшее от усталости тело не хотело слушаться. Хината просто не представлял себя завтра на тренировке. Слезы неприятно жгли глаза, но приходилось лишь постоянно сглатывать и мужественно сдерживать себя. Хоть что-то должно в нем быть мужское.

Еще он чувствовал себя невыносимо грязно. Липкие руки до сих пор ощущались на теле, словно никуда и не пропадали, а отвращение побуждало желание содрать с себя кожу. Мерзость.

Правда, мерзость.

***

Хината не спал. Каждый раз, когда он закрывал глаза – в голове всплывал тот отвратительный парень. Каждый раз, когда он вылезал из-под одеяла – видел тень того отвратительного парня. Каждый раз, когда он пытался не думать – начинали ощущаться холодные руки того отвратительного парня. Он не знал, куда себя деть. Он не мог плакать, он не мог кому-либо сказать, а посему приходилось сжимать в зубах ткань подушки, подавляя в себе желание попросить помощи. Хотя бы у кого-нибудь.

Содранная мочалкой кожа на животе и груди ни к чему не привела – он все равно чувствовал эти гребаные липкие ладони. Стертые зубной щеткой десны ничего не давали – он все равно ощущал противный привкус металлической крови. Ничего не помогало забыть. Он чувствовал невероятный стыд, не мог посмотреть никому в глаза и шугался от каждого шороха. И ничего не мог сделать.