Я буквально подлетела к нему, не зная, что делать и по инерции затаив дыхание. Невольно к глазам подступили слезы. Посмотрев наверх, я сморгнула их, стараясь крепиться, но вдруг ощутила на своей руке прикосновение…

Я не выдержала: расплакалась. Рука в перчатке прикасается ко мне. На вторую он оперся, приподнялся на локте и, склонив набок маску, смотрит мне в лицо.

Взгляд усталых глаз. Таких знакомых и близких, что я не сдержалась и совсем разрыдалась, буквально падая в крепкие объятия и наконец-то ощущая его тёплое — даже горячее — тело.

Он подскочил, быстро отсоединяя от себя капельницу, роняя на пол трубки от неё и подхватывая меня на руки. Ещё немного — и дышать будет совсем нечем: он очень крепко обнимает, пряча лицо у меня на плече и утыкаясь в него.

Я запустила пальцы в гладкие дреды, стараясь унять слезы. Никак не получалось совладать с собой и успокоиться…

Мне показалось, что время потеряло смысл и значение, но я вдруг вспомнила, что у нас всего лишь десять минут. Сколько из них уже прошло?

Я разорвала объятия, проведя ладонью по гладкой металлической щеке Киан’дэ и цепляясь ему за плечи.

— Ты ранен…

Киан’дэ качнул головой, накрывая мою руку своей, и я безошибочно угадала, что его глаза улыбаются.

«Как ты здесь оказалась? Кто впустил?»

— Девушка-медик. Киан’дэ… у нас мало времени. — Я выдохнула. — Я буду на следующем бое. Меня проведут на большую ложу, как тогда. Я буду смотреть на тебя. Буду молиться.

Голос мой снова дрогнул, я скривила губы и всхлипнула. Проклятые слезы!

«Не нужно. Скоро ты будешь свободна» — пообещал Киан’дэ.

Я уткнулась лбом ему в грудь, с которой сняли броню, понимая, что каждый новый шрам, след и рана на его теле — из-за меня. Нет, нужно попытаться и отговорить его. Проблема в том, что я не хочу. Я хочу, чтобы он победил и вытащил меня отсюда. Хочу быть рядом с ним.

Малодушие и глубокое чувство привязанности боролись во мне. Я боялась остаться здесь навсегда, знала, что он был моим билетом на свободу, моей единственной надеждой и покровителем. Но сейчас, когда он был рядом, он выглядел уязвимым. Усталым. Почти сломленным.

— А вообще…

Я набралась смелости и воздуха. Глубоко вздохнула. И быстро сказала:

— Я хочу, чтобы ты не участвовал в следующем бое.

Киан’дэ внимательно взглянул на меня и тихо мотнул головой. В глазах блеснула сталь, а рука крепче сжалась на моей талии.

— Не сопротивляйся. Я прошу тебя. — Пришлось сказать это твёрдо, но голос дрожал. — Не делай этого.

Я говорила одно, но ждала, что он возразит и откажется, и с облегчением и стыдом услышала, как он рявкнул:

«Никогда!»

Почти физическая боль затопила меня. Мне было очень стыдно — настолько, что я снова уткнулась в чёрную ткань на мускулистой груди, покрытой шрамами и татуировками, и чувствовала, как в груди нестерпимо жгет.

Под пальцами тревожно вздымался в дыхании твёрдый живот.

— Тогда я буду там.

Было так паршиво, будто бы я предатель. Я должна отговаривать его и стоять на своём. Но слабость и малодушие взяли во мне верх. Я стиснула пальцы, впившись в Киан’дэ, когда он вдруг посмотрел поверх моей головы.

— Вам пора, — спокойно произнесла девушка, мельком посмотрев в наш отсек и тут же уходя за перегородку.

Я подняла глаза на Киан’дэ. Не хочу уходить.

Стиснув меня в сильных объятиях, он даже не заметил, как рукой, свободной от перчатки, случайно поцарапал меня.

«Люблю тебя» — глухо прозвучало в моей голове. Будто выстрел в лоб. Я была оглушена этими словами, поражено глядя на Киан’дэ.

Он отпустил меня, нежно подтолкнув за перегородку и прислоняясь к стене спиной. Я видела его силуэт, устало склонивший голову. Видела, как он медленно сползает по стене, пряча лицо в руках и замирая.

Я шла обратно, след в след за девушкой, подарившей мне самые лучшие десять минут за несколько месяцев беспросветного ужаса, но не сказала ей ни слова. Не поблагодарила, ничего! Я просто шла, как оглушенная, слыша в своей голове его голос и чувствуя себя сукой.

Надо было валяться у него в ногах и умолять, чтобы он отказался от этой затеи. Нашёл другой выход. Не рисковал.

Он весь покрыт ранами, сломлен, почти сражён. Не знаю, как он победит: тот, кого я увидела в лазарете, был Киан’дэ лишь на пятьдесят процентов.

В остальном это был полуживой хищник с тусклым взглядом, тень прежнего Киан’дэ.

Он исчерпал себя морально и физически. Это должно было когда-нибудь случиться. И мне нужно было сделать так, чтобы он не вышел снова на арену. А что я?

Я испугалась.

Зайдя в свой отсек и провожая глазами молчаливую девушку, покинувшую меня, я вдруг неожиданно даже для самой себя исторгла из груди яростный вопль. Изо всех сил пнув несколько раз ногой прикрученную к полу койку, я добилась только того, что поставила синяк под коленом. Но ощущать боль было даже приятно — лучше, чем чувствовать ноющую жалость внутри себя.

Теперь Киан’дэ не отступится. Он увидел меня, и в глазах его что-то мелькнуло: что-то зажглось. Именно этого я испугалась. Он думает, что победить ему под силу. А что, если нет?

====== 33 ======

Никто из чемпионов не ожидал, что один из фаворитов и претендентов на победу — номер восемьдесят семь — поправится так быстро.

Раны, одна покрывавшая другую, затянулись на нем очень хорошо, и кто-то поговаривал, что его здорово подлечили сами устроители — благо лекарства и возможности были.

Как бы там ни было, через два дня после встречи с Ренатой Киан’дэ уже вышел на тренировку. Тугая повязка все ещё стягивала его рёбра, но ему осталось в ней недолго ходить.

Препарат подействует быстро, но ранений много и физическое состояние… ты не в лучшей форме сейчас. Так что придётся подождать ещё немного.

Он начал с растяжки, закрывая глаза и вспоминая, как тренировался раньше, когда служил Патрону.

Это нужно вспомнить. Вспомнить, кем он был.

Убийцей яутжа.

Хищник потихоньку растягивался, разогревал мышцы, стараясь прочувствовать каждое движение и сосредоточиться не на ощущениях, а на цели. Спина болела нестерпимо, шея простреливала — но это ничего. Она сказала, что и это пройдёт.

А значит, тренировке это не помешает.

Киан’дэ начал с простых ударов, равнодушно отделывая тренажёр и делая все механически, не рефлексируя. Затем перешёл к ката посложнее, ожесточенно избивая тренажёр и оттачивая удары не потому, что это было нужно его телу.

Скорее, это нужно было его сознанию.

Тренировки у Патрона были такими жестокими, что порой Киан’дэ был готов сломаться и принять судьбу, покорившись смерти.

Это были невыносимые физические страдания, истощение всего организма, бои и тренировки до потери сознания. Он терпел любую боль.

Даже когда кончики сверхчувствительных валар опаляли огнём ради того, чтобы воспитать в нем стойкость.

Даже когда приходилось драться с выбитым плечом, зная, что так он станет упорнее.

Он преодолел свои физические возможности и был обучен стилю боя, которым не пользуются воины.

Все в нем говорило: он не такой, как вы. И повсюду он был чужим.

Но тренировки у Патрона выковали в нем такую силу духа, что многие клялись: сломить хищника невозможно.

Киан’дэ закончил тренировку с глефой и вышел из полупустого зала. Другие яутжа предпочитали тренироваться в спарринге или без оружия, но Киан’дэ знал: там, где у него не хватит силы, он добьёт своими навыками.

Глубоко дыша, он вышел на открытую террасу, чувствуя холодный ветер на влажной коже. Встряхнувшись и развязав свою робу, он сел в медитации на краю платформы, положив рядом глефу.

Вдох. Спокойствие…

Выдох. Медленный, будто прозрачный. Совсем незаметный.

Вдох. Он чувствует ветер в валарах, ветер, бьющий в плечи, но не противится, а подставляет ему лицо.

Выдох…

— Ты не забыл, что должен прийти на перевязку? — уточнил женский голос за его спиной.

Киан’дэ опустил плечи, потягиваясь, и прояснившимся взглядом посмотрел на океан. Коротко кивнув, он не отстранился, когда уманка-медик подошла к самому краю, посмотрев в глубокую темную воду внизу, и присела рядом.