Мы с Джоэль хмуро сидели в одной — к счастью, одной на двоих! — камере, прижавшись друг к другу спинами. Обе погрузились в молчание и были задумчивы.
То, что это так называемая Дурная, или Грязная Кровь — я не сомневалась, Киан’дэ рассказывал о них. Бандиты без чести и достоинства, убивают, грабят, насилуют, берут, что хотят.
Когда-то Киан’дэ сам был одним из них. Слабо в это верилось. Те, кого я видела, были жуткими уродами и мордоворотами. Не все, конечно, но бандитский образ жизни сказывался на них.
Нас нормально кормили — чтобы мы не сидели голодными, и оказали нам нужную медицинскую помощь.
То, что я потеряла ребёнка, я не сомневалась. Я понимала это с первой же минуты, как пришла в себя, и, хоть я не знала сама, как к этому относиться, я будто бы потеряла часть себя.
Было уже странно не чувствовать его, понимать, что живая нить, связывавшая меня с Киан’дэ, вдруг порвалась и погибла абсолютно беспомощно и бесполезно.
Иногда я давала волю слезам, но было это так, чтобы Джоэль не видела. Она была не менее подавлена, чем я.
Похоже, хрустальный образ воинов из космоса рушился на глазах. И на что она рассчитывала, когда влюблялась в созданный ей самой образ могучих благородных хищников? Тех самых, что неизбежно похищали ее соседей и уводили их навсегда?
Жизнь жестоко обошлась с нами обеими, но ещё жёстче — с другими. Эрика мы не видели среди пойманных. Тут, в таких же клетках, как и наша, были разные люди, и даже те, кого мы знали.
Но здесь были только женщины, преимущественно — молодые, лет до тридцати пяти. Многие плакали, разлученные с семьями, с детьми. Их выводили из камер, и они шли за пленителями, как призраки, повесив головы и осунувшись. Жить им было больше незачем. Я боялась предположить, что их семьи не оставили в живых.
На их место приходили новые люди, ничем не лучше прежних. Такие же убитые горем молодые женщины, которые порой подвергались приставаниям со стороны конвоя. Опустив лица, они мечтали только об одном, но понимали, что смерть или возвращение к близким их не ждёт.
За последнюю неделю и нас выводили дважды в общем конвое, чтобы продать на невольничьем рынке. Но ни меня, ни Джоэль так и не выбрали. Хищники делали различные жесты, переговариваясь, но нас и ещё некоторых девушек все равно уводили обратно.
Сегодня к нам снова вошёл конвоир. Высокий яут с багровой кожей и тёмными дредами быстро закрепил на наших запястьях наручники и указал на выход. Я окинула глазами цепочку из людей: нас всего восемь, и все, как одна, напуганы.
По широким темным коридорам нас повели уже знакомой дорогой в круглый зал, покрытый мерцающим и слепящим белым светом.
В центре было возвышение, на которое нас поставили, будто товар на продажу, и я окинула взглядом головы яутжа, в масках и без них. Многие были закрыты одеждой, спрятаны под накидками. И все они, как один, взирали на нас.
Под этими взглядами хотелось провалиться под землю. Мы с Джоэль еще крепились, потому что были друг с другом, а не в одиночку. Сцепились руками и смотрели на хищников, по звуку гонга начавших торги. Я никогда не отворачивалась от зала, потому что надеялась, что увижу его маску.
Но сколько времени прошло, а его не было. Мной завладевало отчаяние и страх.
На дисплеях за спинами хищников мы видели собственные фотографии и ряд иероглифов. Изображения все время менялись. Одна из девушек с ужасом смотрела на то, как ее фотография осветилась зелёным, после чего конвой подошел к ней и увёл прочь, а следом отсек покинул и высокий яут с диковинной голубой окраской в сопровождении ещё двух собратьев.
На экране загорелось лицо Джоэль. Яуты начали торговаться, слышны были их короткие то порыкивания, то щелканья. Они приподнимали когтистые руки, давая знаки, и назначали цену.
— Рената…
Я ещё крепче сжала руку Джоэль. Все это время беда обходила нас стороной. Может быть, обойдёт и теперь?
Один из высоких краснокожих яутжа назначил, наверное, самую большую стоимость. Он торжествующе рыкнул, когда вдруг изображение Джоэль осветилось желтым, и два крупных иероглифа перечеркнули экраны.
В тот же миг ещё два изображение — мое и светловолосой худенькой девушки — озарились таким же жёлтым светом.
Что происходит?
Тем временем, яутжа тоже были удивлены. Они переговаривались, показывая на нас, кто-то из них посмеивался. Я отметила, что многие начали смотреть на дисплеи своих наручных компьютеров. Что их так заняло?
Только некоторые хищники не были так заинтригованы. Один высокий охотник с чёрной кожей в маске, с дредами, высоко убранными золотым обручем. Он холодно и отстаренно смотрел на прочих яутжа и был их компанией недоволен.
Кроме него, неподвижны и спокойны были ещё два яутжа в накидках. Я бегло осмотрела зал. Нет, его не было.
Казалось, они не были ничуть расстроены тем фактом, что мы трое не будем участвовать в продаже. Конвой повёл нас в арку, и за широкими спинами яутжа, когда я оглянулась, увидела на дисплеях три иероглифа.
Что они означают?
— Эй, ты, бесхребетный выродок! — рявкнул один из яутжа и с разворота ударил молодого хищника в челюсть. Тот упал на колени, но его тут же схватили за валары и за них подняли на ноги. — Встал!
Киан’дэ взревел от боли, но сил уже ни на что не оставалось. Он был жестоко избит, изранен, окружён врагами и захвачен в плен. Он понимал, что, если его не убьют сейчас, его жизнь будет сущим адом. Недолгим, но полным страданий. Киан’дэ открыл заплывшие твеем глаза, сузив их, с яростью посмотрел на Охотника.
Ему ещё не так сильно досталось, как другим. Предел его страданий ещё только начался.
— На ритуальные бои подойдёт, — глухо сказал один яутжа другому.
— Ну, только что как мелкая жертва Никте, — небрежно хмыкнул тот. — Как зовут, шваль?
Киан’дэ впился глазами в Охотника, и, пока тот разгребал его оружие, с пренебрежением разглядывая жалкий скарб Дурной крови, решил, что ни слова не скажет этому ублюдку.
— Ладно. Очевидно, шлюха-мать не дала тебе имени, — произнёс охотник. — Грузи его к остальным.
… Всех так потряхивало в отсеке для перевозки грузов, что Киан’дэ думал — не долетят. Многие раненые погибли от кровотечения прямо там, другие начали драться. Конвоя к ним не приставили, но Киан’дэ знал, как знали и прочие, что лазер просто разрежет тех, кто попытает счастья сбежать за пределы отсека.
Он сел в темном углу, мрачно наблюдая за тем хаосом, что происходил вокруг, и понимая, что бешенство и ненависть к Дурной крови и к Охотникам одинакова.
Он ненавидел их всех, не желая подать руки даже своим, и проклинал тот день, когда остался в притоне Дурной крови надолго — слишком, так, что очередная облава коснулась и его.
Порядка тридцати особей выпустили для ритуальных боев, которые проходили прямо в тот же день. Поить, кормить и выхаживать хищников никто бы не стал. Киан’дэ смотрел на лица яутжа, пялившиеся на него со всех сторон, и молча двигался к месту, где должен был погибнуть.
В противовес этому мигу, он вспоминал свою прошлую жизнь и понимал, что все до этого момента было пустотой. Он вдруг осознал, что его жизнь началась именно сейчас.
Сразу после посвящения в статус к’хана его, потерявшего сознание и безразличного ко всему, выволокли за пределы круга Старейшин и передали в руки лекаря.
Обрезание валар было болезненной и очень опасной для жизни процедурой. Далеко не каждый хищник смог бы выдержать ее; Киан’дэ казалось, что ему отрезали руку или ногу, и вся голова горела пламенем, а тело напротив охватил холод. Он не прекратил бороться за свою жизнь, но знал, что просто воли здесь недостаточно. Однажды это закончится. Так или иначе, говорил он себе, но прекратится.
Но только его выходили, как на тело его начали наносить опознавательные метки, татуировки, которые всем бы говорили о его статусе. Проклятье! Киан’дэ снова погрузился в страшную боль; выжигая специальным лазером причудливые рисунки на теле, в нем упрямо выжигали его уникальность, подавляя желание сопротивляться.
