Он включила свет, ее зрачки сузились и, когда она привыкла к свету, она закричала.

Визжала и царапала себе лицо, она ворвалась в клетку, разбрасывая вещи, хватаясь за решетку, сжимая руки в кулаки и лупя себя ими по бедрам.

Но Румпельштильцхен был в безопасности от ее детских истерик.

========== Глава 15: Безопасность. ==========

Как же он дрожал. Его трясло от оставшегося страха, адреналина, пробирающего до костей, оставляя его в полном изнеможении, которое пришло после пережитых им пыток. Белль отмывала его кожу от крови, и вода в ванной стала розового цвета. Из-под прикрытых век Румпельштильцхен наблюдал за сменяющимися красками, рассматривал шрамы на своих запястьях и лодыжках, разодранное клеймо на бедре и витой, корявый шрам на лодыжке.

Он уставился на то отвратительное существо, каким стал. Он навсегда останется истощенным, с отвратительной кучей костей с участками кожи, которые делали его еще уродливее, с проседью в волосах и появившимися морщинами на его лице. У него навсегда останется тело и лицо жалкого прядильщика, которым он когда-то был. Он всегда будет выглядеть слабым.

Ощущение ошейника, сдавливающего его горло, не дававшее вздохнуть, не исчезало. Он сжал губы, пытаясь сосредоточиться на нежных пальцах, что с любовью мыли его волосы, и не обращать внимания на свистящий шепот в его голове, мелькающие образы, пытающиеся лишить его чувства реальности.

Это была его ванная комната, его ванна, его дом, сейчас Белль прикасалась к нему. Никто другой, только Белль. Он был уверен, что до конца жизни только Белль будет разрешено его касаться.

Дрожь пробежала по его телу только от одной мысли, что его будут касаться незнакомые ему люди или его потомство, которое было всегда рядом с ним. Теплые губы Белль прижались к его лбу.

— Тшш, я здесь, — тихо сказала она. — Я здесь, все хорошо.

Он моргнул и посмотрел на нее. Ее добрые глаза все еще с теплотой смотрели на него, ее руки все еще были нежны, ее слова были добрыми и любящими. Он не мог поверить, что когда она увидела его в клетке, что ей пришлось сделать, она все еще хотела чего-то общего с ним.

Она уверяла его в том, что любит его, что не оставит, то, что Зелена сделала с ним, не его вина и что он был в безопасности. Она обещала ему это с такой искренностью, которую Румпельштильцхен не встречал уже много десятилетий, если не больше.

Возможно, Румпельштильцхен не верил ей, но он никогда не откажется от того сладостного уюта, что она дарила ему, он так изголодался по этому. Вампир снова прикрыл глаза, стараясь не смотреть на себя.

Белль не видела того, что видел он.

Она не видела изуродованное, израненное, расцарапанное в укусах тело.

Белль видела слишком худое тело, которое было и до того, как он стал вампиром. Она видела лучистые глаза цвета темного виски, окруженные светлыми ресницами, черные, как ночь, когда он злился, и мягкие, наполненные теплотой, когда он улыбался ей.

Она видела серебряные нити в волосах, что вились и переливались множеством оттенков на свету. Золотистые и коричневые, темно рыжие и сверкающие серебром, шелковистые, и она не может справиться с соблазном запустить пальцы в его волосы.

Белль видела клеймо на его бедре, как свидетельство того, что он страдал до своей кровожадности, но не трусости. Желание не оставить сына без отца — это не трусость. Он делал то, что было необходимым, чтобы защитить свою семью и сохранить ее в безопасности. Это не трусость. Заклеймить человека, чтобы все узнали, как искренне он относился к своей семье — вот настоящая трусость.

Знала, что боль заключалась в незаслуженной агонии от раны, что взрастила навсегда в нем неуверенность, что разорвав ее снова, вызвала боль и страх.

Шрамы от серебра исцеляться после его следующего кормления. Что касалось травмы лодыжки, она была причиной его стыда, одна из самых крупнейших причин, из-за которой он мягко уклонялся от нее, когда они были близки, это была та часть, которую он ненавидел, и не хотел видеть.

Но это было красиво. Так же, как красив был и он, каждый дюйм его тела был прекрасен.

Белль промыла волосы с мылом, кончиками пальцев провела по линиям на лбу, шрамику на губе, морщинкам вокруг глаз, ее ласка была наполнена любовью. Он был самым захватывающим человеком, которого она когда-либо видела, и она не могла в достаточной мере выразить насколько он был таким.

Она снова прикоснулась губами к его лбу.

С водой в ушах, он ничего не слышал, кроме биения сердца Белль. Отдаленным эхом, как тихая барабанная дробь. Это успокаивало.

У него перехватило дыхание, когда она коснулась ненавистных линий его лица, которые свидетельствовали о его возрасте, от которого он никогда не мог избавиться. Такая нежная ласка его мерзкой внешности, поразила его в самое сердце, баюкала и успокаивала его, заживляя раны на его сердце, воскрешая его.

Отдаленно, мужчина удивился тому, что Белль даже понятия не имела, какое влияние оказывала на него своими ласками. И не только. От ее поцелуя на глазах навернулись слезы, и он снова закрыл глаза.

Вода не была достаточно теплой, чтобы смыть кислую желчь ведьмы, въевшуюся в его кожу. Он никогда не сможет чувствовать себя чистым после нее. Но, возможно, Белль сможет помочь ему пройти через все это. Если он позволит ей.

Он просто должен позволить ей это.

— Вот так, — сказала она, направляя его и улыбаясь.

Она выглядела уставшей. От изнеможения под глазами залегли темные мешки. Ее лицо было опухшим от слез, бледным, но медленно расцветало рядом с ним. Ей, как и ему, нужно было отдохнуть. Она опустилась на колени, обернув полотенце вокруг его плеч. Позволяя ему откинуться головой в ее грудь, она вытирала его волосы.

Нежности, что говорила она шелковистыми губами ему в ухо, теплые объятия, были так сладостны и разжигали давно умерший в его груди огонь. Он снова посмотрел на нее, его губы приоткрылись, когда она провела по ним пальцем. Он смотрел на нее тем самым, мягким взглядом.

Ей так хотелось одним поцелуем забрать все то, что ему пришлось пережить. То, что он пережил с этой чертовой женщиной, что все это уйдет с одним уверенным поцелуем его дрожащих губ, стирающим его слезы. Он поежился, стараясь скрыть тень боли, мелькнувшую у него на лице, пытаясь оградиться, словно у него был щит, от нее, стараясь удержать ее в безопасности от себя, разбивая этим ее сердце.

Белль помогла ему встать, удостоверившись в том, что он полностью укрыт полотенцем. Она поймала его, когда нога Румпеля подогнулась, когда он попытался ступить на плитку, и улыбнулась ему.

— Сейчас не время падать к моим ногам, — прошептала она, потершись своим носом о его. Он тихо хрипло засмеялся, и она улыбнулась, прижавшись своим лбом к его. — Я люблю тебя, — он закрыл глаза. — Я люблю тебя, Румпель.

Он крепко прижал ее к себе и тихо заплакал. У нее получилось одеть его, получилось избавить его от этой рваной рубашки, что характеризовала его никем иным, как животным, и направилась в постель.

Он свернулся напротив нее, а Белль покрывала его лицо нежными поцелуями.

— Джефферсон снаружи, — тихо сказала она. — Он останется в комнате в конце коридора. Когда солнце взойдет, первую половину дня здесь будет Грэм, а вторую — Руби.

Он с благодарностью кивнул, поджав губы.

— Я ни за что не оставлю тебя, — заверила она. — Ни на минуту, хорошо? — еще один кивок. — Румпель?

Прошептала она, мягко приподнимая его за подбородок. — Сейчас все хорошо. Ты в безопасности.

— Я не уверен, что это реально, — признался он, опустив глаза вниз. — Это выглядит так, как будто я собираюсь проснуться в любой момент, и все это окажется обманом. Это не может быть реальным, — он шмыгнул носом, такой беспомощный, как ребенок. — Я чувствую себя слишком хорошо, чтобы это было реальным. Я не могу быть здесь, — он указал на комнату, качая головой. — В один прекрасный момент я открою глаза, и тебя не будет, и… и она…

Он вздрогнул и замолчал, качая головой.