Он проходил в четырех верстах к югу от города. Линией фронта служила железная дорога. Как и предполагал Сакович, контрики не пошли по болотистой низине в лобовую атаку на позиции красногвардейцев, а, разделившись на две колонны, начали глубокий обход флангов. По данным разведки, на левом фланге наступали чехословацкие подразделения, на правом — калмыковцы.

По иронии судьбы получилось так, что напротив белочехов стояли чехи-красногвардейцы под командованием майора Мировски, а напротив белоказаков — красные казаки Гаврилы Шевченко. Свои дрались со своими; национальные и земляческие чувства были забыты, отринуты, все заслонила собой непонятная ненависть. Им, ставшим противниками, выйти бы навстречу друг другу, поговорить, разобраться, ведь на фронтах первой мировой братались даже с немцами, а здесь все свои, все братья-славяне. Так нет же! А когда люди не могут по-хорошему договориться, объясниться на родном языке, начинается гражданская война, и убивают люди — сосед соседа, брат брата…

Обходной маневр генерала Дитерихса провалился: наступавшие были рассеяны сильным огнем орудий и пулеметов, установленных на флангах. Сражение за Спасск — одно из первых сражений гражданской войны на Дальнем Востоке — выиграла Красная гвардия.

Однако контра продолжала тучей нависать над городом, а по железной дороге к ней ежедневно прибывало пополнение. Поэтому командование Уссурийского фронта решило отвести красные войска севернее, к станции Уссури, возле которой лихорадочно сооружались оборонительные сооружения, куда стекались добровольцы со всего Дальнего Востока и где молодой боец Иван Журба-Щедрый отрывал свой первый окоп…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Новая позиция обороны Красной гвардии устраивалась уже в ста верстах от Спасска, в районе казачьих станиц Донская и Медведицкая. Широкая быстрая Уссури и ее высокий правый берег представляли собой хорошее естественное укрепление. Обрывистые скалы стеной спускались до самой воды, подняться на них было трудно, почти невозможно. А левый берег был пологим, но болотистым; болота с кочками и редкими чахлыми кустиками тянулись верст на пятнадцать до Каульских высот, на которых засел враг.

Вновь, как и под Спасском, главком Сакович тщательно готовил свои войска к обороне, вновь быстрыми и широкими шагами мерил позиции, и сопровождающие — адъютант, начштаба и начарт — с трудом поспевали за ним. Особое внимание уделялось расстановке артиллерии, ее набралось немало — 80 стволов. Но!

Позже, когда бои на Уссурийском фронте закончатся и белые начнут оправдываться в своем поражении, красногвардейцы, посмеиваясь, прочтут во владивостокских газетах о том, что они якобы имели новейшие орудия, присланные из Германии, а также первоклассные, отлично оснащенные бронепоезда.

Было над чем посмеяться. Артиллерия фронта собиралась со всего Дальнего Востока, можно сказать, с бора по сосенке. Были, конечно, и неплохие орудия, такие как трехдюймовые полевые пушки, были и две 42-мм гаубицы, но в основном приходилось иметь дело с безнадежно устаревшими орудиями, включая и неизвестно из какого музея доставленные на позиции пушки образца 1877 года. Последние рявкали преизрядно, но оказывали на противника только моральное воздействие.

А откуда появились у красногвардейцев бронепоезда, «первоклассные и отлично оснащенные»? Может, тоже немцы подкинули? Смех, да и только! Они рождались в железнодорожных мастерских, и происходило это так. Брали большую железнодорожную платформу с полутораметровыми железными бортами, внутри которых делали двойные стенки из шпал с промежутком, засыпанным песком, и на ней устанавливали одну шестидюймовую пушку и пару пулеметов «максим»; на паровоз навешивали несколько железных листов, предохраняющих от пуль, и бронепоезд был готов. Он получался немного смешным, даже уродливым, но зато вполне годился для того, чтобы бить врага, и рабочие по праву гордились своим детищем. Владивостокские моряки и амурские речники, которые, как правило, составляли команды бронепоездов, присваивали своему сухопутному кораблю грозное имя, что-нибудь вроде «Смерть мировому капиталу!», крепко жали руки рабочих и выезжали на фронт, который порой начинался сразу за воротами депо.

Вот как в действительности обстояло дело с боевой техникой у Красной гвардии на Уссурийском фронте. Что же касается живой силы, то в ней недостатка не было: из Владивостока, Хабаровска, Благовещенска — со всего Дальневосточного края прибывали отряды добровольцев. Приходили и очарованные романтикой Революции иностранные граждане: китайцы, корейцы, чехи, словаки, венгры, латыши… Общая численность красных войск под Спасском к концу июля 1918 года составила более 12 тысяч человек. Это почти столько же, сколько было у мятежных чехословаков с приданными им казаками Калмыкова и Орлова.

Белые не решались атаковать и ограничивались мелкими стычками с боевыми охранениями красных, выдвинутыми вперед, и тогда Сакович на военном совете предложил самим перейти в наступление. В ночь на 1 августа оно началось на правом фланге противника.

Ничего этого, конечно, не знал юный красногвардеец Журба-Щедрый, как и его товарищи — бойцы 4-го Спасского батальона, которые находились как раз на противоположном фланге и не спеша окапывались на задах деревни Лутковка. Иван быстрее других отрыл свой окоп — места-то ему требовалось меньше, чем взрослым, — и уже основательно обжил его. Сейчас он лежал на боку, правую руку положив на приклад винтовки, а левой то и дело ныряя в раскрытый сидор за очередным сухарем: отчего-то все время хотелось есть (так у него бывало и перед контрольной в семинарии). Из соседних ячеек тянулся противный махорочный дым. Иван неодобрительно косился в их сторону: «Портят воздух!»

А воздух был хорош! Упоительная утренняя свежесть разливалась в нем, в наступающем дне, первом дне последнего месяца лета. Солнце, умытое в росах правобережья Уссури, восходило на блекнущую синеву неба, суля скорую жару. Откуда-то с востока доносился смутный гул канонады, а здесь вовсю распевали камышевки. Одна из них, видать, самая бедовая, уселась на бруствер, перед Иваном, игнорируя и его самого, и его оружие. Она подергивала хвостиком и что-то поклевывала. Ване припомнился дурацкий, не помнил, чей, стишок: «Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя для себя никаких последствий».

— Улетай, глупыха! Зараз стрельба начнется!

Камышевка послушалась, но бой все не начинался. Еще на рассвете белые дважды высовывались из хутора, лежавшего в версте от линии окопов, но, встреченные пулеметными очередями и винтовочными залпами, быстренько ретировывались. Третья атака задерживалась.

Иван стрелял вместе со всеми, не уверенный, что попадает, но верить этому хотелось. А еще, глядя на удирающих контриков, он верил, что они, взрослые, настоящие солдаты, боятся его, мальчишку, и от сознания этого он вырастал в собственных глазах, укреплялось то чувство собственной значимости, какое возникло у него, когда он впервые надел военную форму и взял в руки оружие.

К середине дня и командирам, и бойцам батальона стало ясно, что здесь, возле Лутковки, ничего серьезного не произойдет, что главные события развернутся — или уже развернулись — где-то восточнее, на правом фланге фронта. Это подтвердил и связной из штаба, прискакавший на жеребце с лоснящейся от пота шкурой и передавший приказ выдвинуться левее железной дороги, в направлении на Каульские высоты. Послышалась команда строиться.

Немного жаль было Ивану покидать свой окопчик, который он сооружал с деревенской основательностью и старательностью и к которому так хорошо притерся и приладился, где все было под рукой, но ничего не поделаешь — приказ!

Иван быстро собрал свое нехитрое имущество, сидор за спину, винтовку в руки и побежал к своему отделению.

Каульские высоты — это горная цепь, тянущаяся от железнодорожной станции Кауль почти до самой Уссури; сопочки походили на архипелаг небольших островков, торчащих посреди океана, роль которого выполняли болота, лежавшие вокруг на многие версты. На высотах засел враг, его нужно было выбить оттуда.