Пентти продолжал хлопать теленка. Удары не прекращались, и Лаури попытался отпихнуть отца, чтобы тот перестал стучать.

– Перестань, ты же делаешь ему больно! – закричал он.

Пентти оттолкнул его. Его глаза потемнели и стали такими же, как у Лаури, совершенно черными из-за расширившихся в ужасе зрачков.

– Теленок ничего не чувствует, – наконец произнес Пентти и покачал головой. – Больше ничего не сделаешь.

У Лаури задрожала нижняя губа, – да что там! – он сам весь дрожал как осиновый лист.

– Но ведь я же спас его! Я размотал пуповину!

Пентти пожал плечами.

– Слишком поздно. Там внутри счет идет на секунды, знаешь ли.

Лаури опустился на колени рядом с мертвым теленком. Ему было ужасно стыдно. Какой из него, к черту, ветеринар? Ишь, размечтался! И откуда только взялось в его голове это бредовое стремление?

Он всхлипнул и внезапно почувствовал, что джинсы его промокли. По полу расползалась темная лужа. Кровь. Это была кровь.

– Папа, у нее кровь! У Култы идет кровь! Мы должны ей помочь!

Но Пентти почти не отреагировал, лишь снова пожал плечами. Лаури увидел, что у отца дрожат руки.

– Нам не спасти ее. Пусть природа доделывает свою работу без нас.

– Но она же истекает кровью!

– Этой корове вообще не полагалось рожать. Она физически для этого не приспособлена. Просто оставь ее в покое, и она скоро уснет навсегда.

И с этими словами отец покинул коровник.

Лаури положил голову Култы себе на колени и нежно гладил ее по носу, проводил рукой по лбу. Так он просидел довольно долго. Солнечный летний день сменился вечером, снаружи стемнело. Никто так и не появился, никто не искал его и не звал по имени. Он долго сидел так, чувствуя, как из его любимой коровы вместе с кровью вытекает жизнь, и при этом никто ничего не делал, чтобы спасти ее. И сам он не мог ничего сделать, чтобы помочь ей. Он мог только гладить ее по морде и тихо плакать.

Уже поздно вечером Лаури услышал, как дверь в коровник отворилась. Пентти, кажется, удивился, обнаружив его в стойле. Чувство взаимопонимания, воспоминания о том, что им только что пришлось вместе пережить, все это куда-то делось, и теперь лицо отца ровным счетом ничего не выражало. Он появился, неся в обеих руках по лопате.

– Вот как, сидишь, значит. Ну что, она умерла?

Лаури покачал головой. Кожу на щеках стянуло от высохших слез, взгляд помутнел.

– Тогда пошел вон отсюда, – велел отец.

Когда Лаури не пошевельнулся, Пентти разозлился и вышвырнул сына вон из стойла. После чего взял одну из лопат и занес ее над головой коровы. Так замахиваются, когда готовятся, к примеру, закладывать фундамент под гараж. Но вместо этого лопата опустилась на голову Култы, и Лаури увидел, как ноги коровы дернулись и замерли, теперь уже навсегда. Он продолжал плакать, от всех этих рыданий у него уже раскалывалась голова, одежда грязными лохмотьями свисала с него, и из-за слез все вокруг было как в тумане.

Пентти бросил ему одну из лопат.

– Пошли, нужно их закопать, пока совсем не стемнело. Иначе налетят мухи и начнется черт знает что.

Но Лаури не смог пошевельнуться и остался сидеть в той же позе, не в силах успокоиться и перестать плакать.

Отец вздохнул, но больше его трогать не стал.

– Сходи в баню и хорошенько вымойся, прежде чем соваться в дом. Сири с ума сойдет, если ты перепачкаешь ей полы, она только что выбила все половики.

И с этими словами он ушел, прихватив лопаты. Лаури слышал, как отец во дворе зовет Воитто, одного из старших сыновей, который уж точно не станет рыдать над умершей коровой, не имея даже сил похоронить ее. Лаури утер слезы и попытался проглотить сопли, а те ни в какую не желали глотаться, и он все сглатывал и сглатывал. Наконец спустя какое-то время он, пошатываясь, выбрался из коровника и поплелся в баню.

Внутри никого не было. Лаури разделся и побросал всю одежду в печку, где яростно трещали поленья, после чего лег на самую нижнюю полку и зажмурил глаза.

Я только немножко вздремну, подумал он.

Он резко проснулся от того, что в лицо ему плеснули холодной водой. Над ним, нависая, стоял Пентти, багровый лицом, должно быть из-за жара, подумал сначала Лаури, от гнева, подумал он следом, и вдруг обнаружил, что лежит на траве перед баней.

– Какого дьявола ты творишь? – заорал отец. – Своими выкрутасами ты до смерти перепугал мать.

Позже вечером, когда Лаури лежал укрытый в своей постели, и Анни присела на краешек его кровати, чтобы пожелать спокойной ночи, весь день показался ему одним длинным и кошмарным сном. Ему было совсем не жаль сожженной рубашки, но вот потерять джинсы, да еще самые красивые, было очень обидно.

– Можешь взять мою старую велюровую куртку.

Лаури посмотрел на свою старшую сестру. Это была ее самая красивая куртка, и он частенько с мечтательным видом проводил пальцами по ткани, наслаждаясь мягкостью ворса. А теперь Анни сидела рядом и гладила его по голове, как она часто делала, когда он был еще совсем маленьким и ей приходилось сидеть рядом с ним, чтобы он не боялся уснуть, провалиться во тьму ночи. Сестра только что вернулась из бани, ее волосы были еще влажными, и эти разрумянившиеся щеки – она выглядела такой живой в тусклом свете ночника, такой красивой. Прямо как мой ангел-хранитель, подумал Лаури.

– Я все равно ее не ношу. И, кстати, я по натуре – осень. Мне больше идет винно-красный. А ты – лето, тебе ярко-красный будет в самый раз. Он тебе лучше подходит.

С этими словами она оставила его и отправилась в их общую с Хелми спальню, но на следующее утро, когда Лаури проснулся, на стуле у изножья кровати висела красная летняя куртка.

После того случая он больше не ходил в коровник. Он знал, где были похоронены Култа и ее теленок – в углу участка, где хоронили всех умерших на ферме животных, но сам никогда туда не ходил.

Отказавшись от мечты стать ветеринаром, Лаури перенес все свое внимание на сестер.

Он обожал сиживать на одной из кроватей в их комнате и наблюдать, как они приводят себя в порядок. Анни как самая старшая и опытная учила Хелми причесываться и накладывать макияж. Иногда они разрешали ему присоединиться к ним, в шутку разрисовывая его лицо помадой и тушью для ресниц, но чаще всего он просто наблюдал. Потому что Пентти просто свирепел, если видел сына накрашенным, и потом еще несколько дней оплеухи отца звоном отзывались в его ушах.

Свой первый сексуальный опыт Лаури получил, несмотря на свои детские воспоминания, именно в коровнике. Он гостил у Олли, одного из братьев отца со шведской стороны, помогал тому приглядывать за детьми, пока его жена лежала в больнице, где ей должны были прооперировать злокачественную опухоль. Лаури тогда было четырнадцать. В качестве подарка на день рождения он получил в тот год коричневые брюки. Они были сшиты из вельвета в крупный рубчик, расклешенные к низу. Облегающие, словно вторая кожа, его попу и член. Лаури ощущал себя в них неописуемо… взрослым, как ему казалось, или, скорее, сексуальным, хотя тогда он еще не понимал до конца значения этого слова.

Обычно в таких случаях посылали Хелми, ведь она была девочкой да к тому же на два года старше, но Сири на тот момент была беременна Арто и ей требовалась помощь по дому. Кроме того речь шла всего о трех, максимум четырех днях, а Лаури привык приглядывать за детьми. К тому же, поскольку он больше не помогал отцу со скотиной, то ему приходилось много трудиться, помогая матери по хозяйству, и он быстро выучился печь, готовить еду, убираться и следить за порядком в доме. В последний раз Лаури видел Олли и его жену Ееву, когда отмечали пятьдесят лет Пентти, и почти их не помнил – еще бы, почти пять лет прошло, – но с нетерпением ожидал момента, когда, путь на короткое время, но все же сможет отсюда уехать, подальше от всех этих криков и ссор. И потом – Швеция. Оказаться в Швеция – что может быть лучше?..

Сколько Лаури себя помнил, соседняя страна всегда была окутана в его глазах волшебным ореолом романтики. Были рассказы о Второй мировой, о детях, которым повезло, что их эвакуировали туда во время войны и которым не было нужды возвращаться назад (во всяком случае, Лаури считал именно так – что им неслыханно повезло, потому что они отделались от перспективы прозябать на суровой финской земле. Тот факт, что они оставались без семьи и родных, наедине со своими страхами, ему как-то не приходил в голову), и он рано начал мечтать о том дне, когда станет достаточно взрослым, чтобы покинуть Торнедален и больше уже никогда сюда не возвращаться.