И Анни рассмеялась и поцеловала его в ответ, но в глубине души этот инцидент ее почти не взволновал, все было как обычно, ничего особенного.

Когда Хассан заявился к ней в больницу после операции, на него было страшно смотреть. Аборт – смертный грех. Только не это, только не так. Неужели она не понимает, что сотворила с собой и плодом?

В общем, он не смог этого принять, у него в голове просто не укладывалось. Он сидел рядом с ее постелью, весь багровый от возмущения и плакал, ревел в три ручья из-за того, что она наделала, оплакивал свое неродившееся дитя, их любовь, ее любовь, недостаточно сильную, при этом сама Анни в тот момент способна была лишь испытывать чувство дискомфорта и, возможно, чуть-чуть неловкости из-за его появления в таком месте, и она надеялась, что он скоро уйдет. Да любой поймет, что никто не строит отношения или семью, полагаясь на одни лишь чувства.

В остальном ей нравилось быть с ним. Нравилось его прямота и открытость, его оливковая кожа и черные волосы, которыми, словно мехом, было покрыто почти все его тело, нравилось, что он пускался с ней в приключения, на плавучих ресторанчиках и в ночные клубы, нравилась его манера заниматься с ней любовью – жестко и бескомпромиссно, не слишком волнуясь о ее потребностях. То, как он тянул ее за волосы во время совокупления – ощущать себя беспомощной и подчиняющейся.

Но она никогда не задумывалась о совместном будущем. В своем будущем Анни видела только одного человека – саму себя. И еще где-то там, на буксире, навечно привязанные к ней братья и сестры. Они всегда будут вместе, как иголка с ниткой.

Пока к ней не переехал Лаури, ее друзья и знакомые ничего не знали о прошлом Анни. Знали только, что она родом из северной Финляндии и что выросла на крестьянском хуторе в глуши, но не знали всего, что касалось ее братьев, сестер, Пентти, Сири, всего того, что было ее жизнью, – разговоров об этом она с ловкостью избегала.

Потому что большинство хочет, чтобы только их замечали и только их слушали. Ну и конечно, чтобы было весело. Анни старательно окружала себя людьми, разделявшими подобную жизненную философию. А уж если человек работал в ресторане, то он автоматически становился ее единомышленником. Люди, которым нравилось смеяться и получать удовольствие от жизни, которые не были склонны копаться в прошлом, жили здесь и сейчас, в данный момент, и могли закатить хорошую вечеринку в любой день недели.

С Хассаном она познакомилась поздно ночью, возвращаясь домой с вечеринки. Он был водителем такси, по дороге они разговорились, много смеялись. Все закончилось тем, что Анни пригласила его к себе на чашку чая, а рассвет они уже встретили вместе в одной постели. После чего стали более или менее регулярно встречаться, но всегда у нее дома, и Анни это вполне устраивало.

Никаких постоянных отношений.

Пока не эта маленькая беременность. И аборт, после которого он сидел у больничной койки и рыдал, а потом объявил, что порывает с нею. И Анни решила, что это совсем неплохо. Порой она, конечно, скучала по нему, когда спала с Алексом – тот всегда настаивал на том, чтобы удовлетворить ее первой, даже раньше, чем он входил в нее, – но это была всего лишь плотская тоска, ничего иного она бы просто не позволила себе почувствовать или, по крайне мере, признаться. Самой себе, ему, кому-то еще.

Однажды Анни увидела его вместе с семьей. Это произошло всего за несколько дней до ее отъезда домой. Она была в торговом центре, искала подарки на Рождество, пальто расстегнуто, сильно выпирающий на ее худом теле живот. Она ехала на эскалаторе вверх, а он спускался вниз. В компании толстой жены с усиками и двух детишек, на вид им было столько же лет, сколько и Онни с Арто, четыре и шесть годиков. Жена о чем-то болтала с детьми, Хассан стоял на пару ступенек позади них, и в какой-то момент их взгляды встретились. А потом они проехали мимо друг друга. Анни не стала оборачиваться, хотя была уверена, что он точно не удержался. Это был единственный раз, когда она видела Хассана в его второй жизни, его собственной. От волнения ей потом пришлось присесть прямо посреди игрушек в торговом зале, но персонал лишь улыбался, кто-то дал ей стакан воды и сказал что-то дежурное о растущих животиках, а Анни им подыгрывала и спустя короткое время вновь почувствовала себя как обычно.

Анни (или Эско) пытается собрать семью. На сцену выходит брат Анни – Лаури, и с ним драма набирает еще больший оборот. Но по-прежнему ничего не происходит.

Тот, кто растет на крестьянском хуторе, постоянно ощущает присутствие смерти. Хотя, конечно, не только смерти, но и жизни. И времен года. Их смена вообще приобретает особое значение. Короче говоря, жизнь на крестьянском хуторе – штука особая и подходит далеко не всем.

Анни всегда знала, что должна отсюда уехать. Многие из ее братьев и сестер должны были уехать, они знали об этом, всегда знали. В школе на детей фермеров быстро начинали смотреть как на неуклюжих, заросших грязью поросят. И это несмотря на то, что большинство детей в классе были именно детьми фермеров, а, может быть, как раз поэтому.

Анни никогда особо не стремилась к знаниям, но она рано поняла, что самый короткий путь вырваться с фермы лежит через школу. Поэтому, когда аттестат о получении среднего образования был получен, она поступила в профучилище в Торнио на специальность «работник в сфере гостиничного и ресторанного обслуживания». Целый год она ходила на занятия и вскоре смогла получить работу в Городском отеле.

В день экзаменов ее приехали поддержать родители (им нужно было в город по каким-то делам, в противном случае они бы ни за что не приехали, да еще в будний день, ха-ха-ха!). Пентти нервничал, переминался с ноги на ногу и то и дело косился на часы, а Сири с уложенными волосами выглядела одновременно радостной и печальной, когда Анни получала свой диплом, стоя на маленькой, продуваемой сквозняками, сцене.

После чего она пригласила родителей на обед прямо в этот самый Городской отель (в его самую шикарную часть, не в Укколу), где пыталась общаться с ними так, словно они были ее гостями. Родители с недоумением взирали на нее. Какое им было дело до того, что происходило в большом городе?

– Дерьмо это все, – в конце концов припечатал Пентти.

Сири пыталась приструнить его – она не хотела, чтобы его ругательства выдали то, что они были обычными фермерами (как будто это было единственное, что могло их выдать в этом прохладном тихом зале, наполненном мелодичным звяканьем фарфора), но Пентти не собирался замолкать.

– Вся эта система только и делает, что ставит палки колеса мелким хозяйствам и, прежде всего, нам, фермерам. Политикам и дела нет до наших нужд, им вообще на нас плевать.

Анни, которая с недавних пор начала читать газеты, знала, что отец неправ. Знала, что правительство во главе с обожаемым Кекконеном за время прошлого мандатного периода провело несколько сельскохозяйственных реформ, и еще она знала, что отец всегда хвалил и идеализировал всеми любимого президента и отца народа, но здесь и сейчас решил озвучить другую точку зрения, потому что… ну да, потому что он был так устроен. Ему нравилось идти наперекор, нравилось всех провоцировать тогда, когда люди просто хотели расслабиться и получить удовольствие. Поэтому она ничего не сказала. Понадеялась, что, не встретив никакого сопротивления, отец в тишине позабудет обо всем.

– И сколько тут еще прикажете ждать, пока кто-нибудь к нам подойдет, – проворчал он вместо этого, и тут же рядом материализовался официант, готовый принять их заказ. Бесстрастный и неподвижный, именно такой, каким учат быть в школе ресторанного обслуживания. Клиент всегда прав, как говорится.

Сири все это казалось чрезвычайно захватывающим, Анни видела это по матери. Жутким, но захватывающим. Она боялась допустить ошибку, слишком рано или неправильно постелить на колени салфетку, взять не в ту руку вилку или нож, но при этом она подмигивала дочери при каждом удобном случае, одновременно продолжая восхищаться хрустальной люстрой на потолке и спокойным приглушенным говором людей в зале.