Анахарсис кричал от страха смерти, ведь смерть была рядом с самого рассвета. Сначала обломком рея убило рулевого Миралеса, а когда суденышко дало крен на правый борт и схлынувшая вода обнажила левый шпигат, Анахарсис увидел труп Эстопулоса: голова юнги застряла в шпигате.

Со вчерашнего вечера «Фена» не слушалась руля, и все действия Анахарсиса были чисто инстинктивными.

Впрочем, он сознавал, что полностью утратил ориентацию, дрейфуя по воле враждующих ветров и неизведанных течений. За много лет плавания по родным морям он ни разу не видел этого острова.

Ветер с губительно близкого берега донес отвратительный запах анагира, трижды проклятой травы, – моряк понял, что стал жертвой злых духов.

В вышине над гребнями скал парили огромные формы – не найти иного имени, дабы назвать то, что он увидел: гигантские, вне всякого человеческого разумения, формы – омерзительно человекоподобные и разнополые, судя по мощным контурам одних и плавным очертаниям других. Рознились они и величиной: одни почти в человеческий рост, иные напоминали безобразных карликов, – впрочем, моряк мог ошибиться изза расстояния.

Оцепенелые в позе мучительного отчаяния, призраки, казалось, проницали взором бушующее над ними небо.

– Трупы, трупы с гору величиной, – всхлипнул моряк, в страхе закрыв лицо при виде некой фигуры, невыразимо величавой в своей грозной неподвижности.

Лишь одно видение не парило над скалой – оно слилось с ней воедино. Поистине нечеловеческое страдание исказило его очертания: казалось, гигантская рана, подобная рваному зеву пещеры в теле горы, не давала угаснуть отвратительной судороге – последнему знаку жизни в инфернальной покойницкой.

Но вот… зоркий глаз моряка уловил в вышине движение – тень скользнула в разрыве меж клочьями тумана… да, теперь он бы поклялся, что видит птицу – птицу величины немыслимой. В порывах ураганного ветра пернатый монстр то возносился, то снижался, однако неизменным фокусом причудливых орбит его полета оставался силуэт, плененный скалой. Неуловимое мгновение – и чудовищный хищник низвергся на свою жертву, свирепо и жадно терзая когтями и клювом призрачную плоть…

Вихрь обрушился на тартану, закружил волчком и отбросил далеко в сторону от кипящего прибоя. Мачта и бушприт сломались, словно спички, и труп юнги выбросило за борт.

Обломок рангоута рухнул на Анахарсиса – удар пришелся по голове.

На миг он потерял сознание, а когда очнулся, цеплялся уже не за румпель, а за расщепленную культю мачты.

Остров и отвратительные видения поглотил туман, но прямо перед Анахарсисом маячила еще более мерзкая личина. При виде жестоких глаз и безобразно вывернутых губ моряк едва не закричал от ужаса, но тут же понял, что кошмарная образина, столь устрашающая на первый взгляд, вовсе не таила злобных намерений, ибо принадлежала резной деревянной фигуре.

Фигура венчала высокий заостренный форштевень, неотвратимо нависший над левым бортом «Фены»; секунда – и маленькое суденышко, не выдержав таранного удара, пошло ко дну.

На борту неизвестного корабля все же успели заметить Анахарсиса и в последний миг спасли от морской пучины, удачно подцепив багром.

С переломанными ребрами, невыносимой болью в крестце, с залитыми кровью волосами и бородой Анахарсис улыбался: наконец-то он снова на матросской койке, в маленькой каюте, освещенной подвесной лампой, – и среди людей. Несколько человек разглядывали спасенного и переговаривались между собой.

Один из них, дочерна загорелый и обветренный исполин, озадаченно поскреб в спутанной гриве темных волос.

– Дьявол что ли занес сюда проклятую тартану? – проревел он. – А? Его собеседник пребывал в неменьшем удивлении.

– Надо бы его допросить, да только ни черта не разберешь в этой тарабарщине. Пошлика за Дуседамом: он парень дошлый, авось что и выудит от утопленника, если только опять не нажрался в стельку.

У койки Анахарсиса появился заплывший жиром тип с лицом, покрытым чешуйками какойто заразы, и злобно косящими глазками. В знак приветствия он показал Анахарсису язык.

И обратился к моряку на его родном наречии островов архипелага.

– Как ты попал в эти места?

Дабы оправдать ожидания своих спасителей, Анахарсис с величайшим усилием собрался и, одолев боль, сдавившую грудь, кое-как заговорил о своих блужданиях, об ужасной буре, забросившей «Фену» далеко от родных берегов.

– Твое имя? – спросил человек по имени Дуседам.

– Анахарсис.

– Как? Еще раз!

– Анахарсис… В нашем роду это имя передается от отца сыну.

– В бога душу! – возопил Дуседам своим сотоварищам. – Ты что, Дуседам? – изумился кто-то.

– Подавиться мне своим ночным колпаком, если это не перст судьбы! – Ну-ка ты, сальный бурдюк, в чем дело? – приказал черноволосый.

– Терпение, господин Ансельм, – с насмешливым почтением отозвался жирный тип, – надобно кое-что припомнить, сообразить…

– Под виселицей будешь припоминать и соображать, наставничек чертов! – загремел господин Ансельм.

– Анахарсис, – неизвестно кому поклонившись, объяснил Дуседам, – философ скифского происхождения, жил в VI веке до Рождества Христова, объездил все аттические острова и пытался учредить в Афинах культ Деметры и Плутона. В дела божественные соваться не всегда безопасно, и потому затея Анахарсису дороговато обошлась – беднягу удушили.

Владелец «Фены» ничего не понимал и, чувствуя, что слабеет, снова заговорил – на сей раз о кошмарных видениях туманного острова.

Слушая его, Дуседам вдруг принялся вопить и жестикулировать.

– Вот оно! – радостно осклабился он. – Друзья мои, обещаю вам золота полный трюм! Анахарсис, глашатай божественной воли, через последнего потомка завершает свою миссию. Так значит, века и тысячелетия фантомам не помеха!

Господин Ансельм озаботился:

– Уточни, в каком направлении двигалась тартана последние часы.

– Прямо на юг, – едва слышно прошептал раненый, когда Дуседам перевел вопрос.

– А что?

– Пассажиры нам не нужны, – порешил господин Ансельм.

– Видно, Анахарсисам на роду написано удушение, – захохотал толстяк Дуседам.

Разговора Анахарсис не понял, но угадал свою участь – лица людей, подаривших ему час жизни, были неумолимы.

Моряк зашептал молитву, которую ему не суждено было дочитать в этом мире.

Прежде чем вернуться к рассказу Дуседама Старшего, я представляю читателю первую часть повествования Жан-Жака Грандсира. Как уже сказано, его исповедь-воспоминание наиболее важна для нашей истории: пожалуй, все ужасы Мальпертюи так или иначе сопряжены с трагической судьбой Жан-Жака Грандсира.

Дядюшка Кассав скоро умрет.

Белоснежная, то и дело подрагивающая борода ниспадает на грудь, сам дядюшка утопает в красной перине. Ноздри втягивают воздух, словно он напоен сладостными ароматами, огромные волосатые руки готовы вцепиться в любую добычу. Служанка Грибуан, принесшая чай с лимоном, выразилась так:

– Вещички упаковывает.

Дядюшка Кассав услышал.

– Пока еще нет, женщина, пока еще нет, – ухмыльнулся он.

Прислуга ретировалась – испуганно шелестящий смерч юбок; а дядюшка добавил, обращаясь ко мне:

– Не так уж долго мне осталось, малыш, но ведь умирать – дело серьезное, и спешить тут не следует.

Минутой позднее он снова блуждает взглядом по комнате – ничего не упуская, будто составляет окончательную опись: игрок на теорбе – статуэтка поддельной бронзы; тусклая миниатюра Адриана Броуэра[1]; дешевенькая гравюрка – женщина играет на старинной колесной лире; и ценнейшая «Амфитрита» кисти Мабузе[2].