И, зажав три провода зубами, сваривает ещё два отвёрткой.

— Ща вывежу ижобважениве на больфов экван.

— С набитым ртом говорить неприлично, — хмыкает Ривер.

— А вы не хотите заниматься всем этим с соблюдением хоть каких-то норм биозащиты? — осведомляюсь я уже чисто из интереса.

— Нафига, — отзывается моя фея, — мы тут все инфицированы. Даже Доктор.

— Это я уже поняла, — не полная же я тупица. — Но я не могла вас не предупредить.

— Предупредила...

— Вы — два твердолобых идиота, — искренне возмущаюсь в ответ. Вот как можно быть настолько безответственными?! Они же продолжают травиться этой дрянью. Спасибо, хоть перчатки не забыли натянуть. Ещё немного, и я поверю, что они способны прогуляться в этот самый реактор номер четыре завтра с утречка без скафандров. Уровень интеллекта самый подходящий.

— Мы — это мы, — счастливо отвечает Сонг. — И не в такое влипали. Тем более, что у нас с ним другое строение ДНК, забыла?

— Зато у тебя биохимия землянина, — смотрю на неё и думаю, что было бы неплохо избавиться от Хищника с помощью вируса. Вряд ли его способность к регенерации переборет инфекцию пришельцев. Как бы запихнуть его под биоизлучатель после уничтожения текущего противника? Потому что до того он нужен мне живым.

— Если не давать вирусу замедлить естественный метаболизм, то лейкоциты прекрасно с ним борются, — сообщает Фёдор. Насмешил.

— Если попадёте под направленный биостимулирующий луч, то вирусу ваши лейкоциты будут безразличны, — отвечаю. — В этом случае достаточно одного вириона, чтобы за пару рэлов превратить слона в кучку вирулентной пыли. Вам лучше не покидать ТАРДИС.

Похоже, я озадачила эту троицу дебилов, так что дальнейшие приготовления к пыткам сенполии мы проводим в приятной слуху тишине. Подснежник забрасываем под обычный конфокальный микроскоп — я успеваю проглядеть препарат, пока Ривер передаёт его Доктору, и сделать кое-какие предварительные выводы, — а клетки сенполии будем заражать спорами и постоянно наблюдать под зондовым, надо поглядеть в подробностях, что там произойдёт с ДНК. Хорошо, что Фёдорова жена наглухо застряла у плиты, у неё бы мозг взорвался от всего того, что здесь творится и говорится. Слишком много биологии на профанском уровне — в конце концов, все мы, включая галлифрейца, не ботаники. Итого, много терминов, мало смысла. Особенно для гуманитария, в чём она честно и призналась, отпрашиваясь на кухню.

Десять минут проходит в приготовлениях, потом ещё несколько часов мы всё так же молча созерцаем на общем экране, как неведомый противник преуспевает в геноциде неугодных видов, переговариваемся лишь на уровне: «Передай то... Подай это... А это что за фигня?» Я исхожусь чёрной завистью. Всё-таки нам есть чему поучиться у биоников. Вот бы Новый Давиус таким пробомбить, порадовать талов в отместку за всё хорошее!

— Судя по тому, что творится с растением, это не совсем спора, — заключает наконец Доктор, не отрываясь от окуляра. Как он ухитряется при этом отсекать изображение, транслируемое на большой экран с зондового микроскопа, с которым воюют Ривер и Фёдор? Затылком, что ли, глядит? — Это консервированная плазмида**.

— Она переключает всю клетку на себя, полностью разрушая родную ДНК? — спрашиваю, отмывая стёклышки от старых образцов и параллельно пытаясь вникнуть в происходящее на экране.

Доктор, наконец оторвавшись от окуляра, мотает головой:

— Нет, ТМД, не вполне так. Внедрившись в клетку, плазмида заполоняет цитоплазму своими копиями, встраивается целыми участками в ДНК, переворачивая в клетке-хозяине всё вверх тормашками, а при попадании в меристемные ткани*** ещё перед этим блокирует клеточное размножение. И только после полной перестройки наследственной информации в ядре счастливо распадается на аминокислоты и позволяет растению продолжить рост. Кстати, все, обратите внимание на срез подснежника — в его клетках, помимо скоростной мутации ДНК, произошли ещё кое-какие любопытные изменения.

— Да, — отвечаю. — Вакуоли**** срослись.

Особое свойство земных растений, да и не только земных, но и многих других — твёрдые клеточные стенки. В отличие от мяконьких клеток животных, они целлюлозно-лигниновые, поэтому влага через них проходит весьма скверно, и растения создают вместо пор что-то вроде межклеточных трубочек из той же твёрдой оболочки. И вот сейчас вакуоли сливаются через самые большие канальцы в единое целое, расширяя их дальше по мере сил и возможностей. Мелкие трубочки остаются для транспорта воды и прочих веществ.

— Но для чего им это нужно? — бормочет Хищник.

Хм. А для меня всё более-менее очевидно.

— Содержимое вакуоли — это электропроводящий раствор, — отвечаю. — Единая вакуольная сеть по всему организму работает, как нервная система, проводя нейросигналы.

— Но где же тогда мозг? — хмурится Фёдор.

— А зачем им мозг, за них вторженцы думают, — отзывается Ривер Сонг.

— Знавал я как-то растения, управляющие другими растениями на дистанции, — задумчиво говорит Хищник.

— Криноиды? — уточняю, быстро пробежавшись по базе. — Отпадает, им для этого не нужны вирусы. Нет, Доктор, это перестройка земных растений в нечто более совершенное, чем мёртвые марионетки. Кто-то пытается научить их мыслить и чувствовать, перестраивая по образу и подобию растений своего мира.

— Они и так мыслят и чувствуют, — отрезает Доктор, снова утыкаясь в микроскоп, и ворчит себе под нос. — Только тупые далеки не в состоянии понять, что в мире даже камни умеют говорить, надо лишь научиться их слушать.

Влепить бы ему промеж глаз микроскопом, чтоб окуляр в затылок постучался... Но опять он мне нужен живым!

— Вакуольная система — лучший проводник, чем водный раствор неорганических веществ, всосанный растением из почвы. Кроме того, в вакуолях содержатся нерастворимые отложения в кристаллической форме, — говорю.

— Оксалаты же, на что они годятся? — морщится Ривер. Надо же, что-то помнит из базового курса биологии.

— Пепоро, если ты таких знаешь, использовали нерастворимые соединения кальция для записи и передачи информации, — отвечает Доктор. — Вот и тут нервы и мозг в одном флаконе, мягко размазанные по всему телу, да ещё утрата куска организма не особо влияет на всё остальное, особенно если хранить кристаллы памяти где-нибудь в корнях. Потрясающе. Чего только в космосе не бывает! Век живи — век учись.

Я заканчиваю:

— А содержимое вакуоли управляет внутриклеточным давлением и, соответственно, передвижением. И может это делать ещё эффективнее, например, под действием электричества. Например, вырабатываемого химическим путём.

— Вот только триффидов нам не хватало! — восклицает Фёдор.

— Нет, корни ходить не станут — корневые волоски оборвутся, растению от этого нехорошо, — отвечает Доктор, грызя отвёртку. Кажется, он перепутал её с мелком. — Но надземная неодревесневшая часть сможет быстро шевелиться. Например, трава — хватать за ноги.

Что-то есть в этом всём смутно знакомое, особенно в корнях с памятью. Но что? Ясно одно: сама не сталкивалась, вот и вспомнить не могу. Был бы под боком патвеб — спросила бы, а так придётся дальше собирать данные самостоятельно и надеяться, что вспомню.

И тут в мозгах что-то щёлкает, часть информационных кирпичиков укладывается в правильном порядке. Хоть я и не сильна в биологии, но чисто с точки зрения логики, кажется, угадала.

— Поняла, почему они не распылили свою инфекцию в атмосферу. Если вирус постоянно находится под биостимулированием, то вирионы, парящие в воздухе и не имеющие клетки-хозяина, быстро погибнут. В воде добыть какую-нибудь бактерию или водоросль в качестве промежуточного хозяина проще. Или же вода глушит конкретно этот род стимулирующего излучения, заставляя вирионы вести себя, как обычно себя ведут их земные собратья. Это объясняет и высокую концентрацию вируса в поверхностных слоях организма — именно там он получает наибольшую дозу биостимулирующей энергии, а уже оттуда пробирается внутрь по капиллярам. Таким образом, контактное инфицирование — наиболее подходящий способ для передачи заболевания, а вам от излучения можно довольно эффективно защититься мокрой одеждой.