— Если ты собираешься с нами, возьмёшь с собой учебник и повторишь текст, — нахожу я компромисс, который устроит и его, и меня.

— Тебе бы в школе работать, — усмехается Фёдор. — Ты была бы самой страшной учительницей.

— Особенно если НВП*****, — бурчит себе под нос недовольный ребёнок. Насколько помню, их учитель по начальной военной подготовке занимается так же организацией смотра пионерского строя, который наш Павел люто ненавидит. Говорит, нет ничего скучнее, чем маршировать стадом по спортзалу. Не понимаю, что плохого может быть в красивом строе?

— Мальчикам обычно нравится НВП, — пожимает Фёдор плечами. — Противогаз мерить, автомат разбирать… Кстати, где-то в гараже валяется мой старый противогаз.

— Настоящий? — тут же загорается Павел.

— Дать посмотреть?

— Какие же вы мальчишки, — качает головой Мари.

И вскоре её мальчишки, набросив куртки, идут вместе со мной к гаражу, оставив хозяйку наедине с грязной посудой.

Прослушав работу мотора, прихожу к выводу, что пора менять сальник. Фёдор тем временем нашёл свой ГП-4у****** и пытается подтянуть ремни на Пашке, а тот тащится, по собственному выражению, словно удав по стекловате.

— Не годится, тебе детский надо, — подводит итог Фёдор, довольно свободно просовывая палец между противогазом и подбородком ёжащегося и хихикающего Павла. Я беззвучно хмыкаю, ковыряясь в моторе: с таким прилеганием маски, да в случае опасности, мальчишка не протянет и минуты.

— Эй, — говорю. — Я вам кто, черновой технарь или всё-таки инженер-архитектор? Ты — дай сюда инструменты. А ты — взял учебник, и сиди учи.

— А я его забыл, — нагло сунув руки в карманы, отзывается Павел. Косится на улыбастер, вытаскивает руки, снимает противогаз и совсем другим голосом добавляет: — Понял-понял. Уже иду.

Приотворив скрипучую заднюю дверь, ведущую из гаража к дому, он выходит наружу и буквально через пару секунд влетает обратно, страшным громким шёпотом сообщая:

— Таньк, там Васёк у калитки стоит.

Мама-радиация.

— В гараж. И не высовываться, — коротко приказываю я и выдвигаюсь через внутреннюю дверь на дорожку мимо раскисшей клумбы с редкими проростками ранних цветов. Через прутья калитки видна плотная мальчишеская фигурка, топчущаяся на мостках, переброшенных через лужу у входа на участок. Термосенсор докладывает, что Василий всё так же холоден, как и был, а выражение лица — что он всё в том же странном режиме «взрослого ребёнка». Впрочем, заметив меня, он натягивает маску нормальной ювенильной особи, принимаясь с невинным видом топать резиновым сапогом по отошедшей доске, словно ничего интереснее фонтанчиков грязной воды на нашей улице он найти не может.

Я подъезжаю к самой калитке.

— Павел занят и гулять не пойдёт. Ты можешь зайти завтра.

— Врач сказал, у меня эта… аллергия. А можно, я Паше помогу?

— Нет, — отрезаю. Аллергия, ага. Уже поверила.

Мы несколько секунд сверлим друг друга взглядом.

— Чурка железная, — тихо роняет он. Проверка словаря?..

— Словосочетание не имеет смысла, — нарочно отзываюсь я. Выкуси.

— Ты служишь людям из этого дома?

Ну это уже откровенно пропалился. Будто в голову не приходит, что Пашка может подслушивать из гаража. Или… Или уже не важно, услышит кто-нибудь в нашем доме этот разговор, или нет. Ой-ой-ой.

— Подтверждаю.

— Как ты определяешь температуру моего тела?

— Хозяин установил в меня тепловизор, — насколько помню технологии восьмидесятых, такое уже существует. — Температура твоего тела — тридцать два градуса и две десятых по Цельсию. Рекомендован осмотр паталогоанатома, — иногда даже в критических ситуациях сложно удержаться от сарказма, хотя такая температура для землянина не смертельна, при тридцати двух градусах лишь вполовину падают все процессы обмена веществ.

— А как ты передвигаешься?

— В меня встроен двигатель на электробатареях, — это уже почти враньё, но правду озвучивать нельзя как минимум до двадцать третьего века. А аккумуляторы во мне действительно есть.

— А из чего корпус?

— Металл, полимерный каркас, бронзовая краска, — бодро отчитываюсь, опять избежав вранья. Хотя слова «поликарбид» и «далеканиум» тоже лучше оставить при себе. Судя по прощупыванию, мой собеседник, кем бы он ни был, визуально с далеками не знаком, что не удивительно в этом времени и в этом регионе космоса. Зачем тогда намекать, кто я и откуда?

Василий задумчиво проводит ладонью по ручке калитки, потом по прутьям.

— Вообще, у меня дело к Марии Леоновне…

— У хозяйки приступ мигрени, она спит. Зайди завтра.

— Тупая помойка на колёсиках, — бормочет он себе под нос. Лучше сделать вид, что мои слуховые сенсоры не слишком мощны, поэтому я отмалчиваюсь, продолжая сверлить визитёра взглядом. Но запоминаю всё. Месть за оскорбления лучше подавать холодной. Представляю, о чём сейчас думает Фёдор в гараже, ему ведь слышен наш разговор.

В этот момент из калитки напротив появляется сосед по фамилии Серафимов, ещё один местный любитель чинить всё и вся. Правда, после его починок техника почему-то не работает, и он несёт её к нам. Судя по приличному пальто вместо обычного ватника и если принять во внимание расписание электричек, он едет в город. Заметив его, Василий тут же разворачивается:

— Ну ладно, я тогда завтра зайду, — и на одной ножке скачет наперерез. Я успеваю лишь уловить хищно блеснувшие глаза, и ох, как мне это не нравится. Но убить, не выяснив — это ошибка. Сперва я должна понять, с чем столкнулась, поэтому стою и смотрю, что предпримет противник. А тот, словно бы совершенно нечаянно, спотыкается и летит в грязь прямо под ноги Серафимова. И естественно, тот помогает ему подняться.

Вот оно. Прикосновение. Василию было нужно прикосновение. Он и Пашке пытался руку протянуть, а теперь соседа подловил. И вопрос, сколько ещё человек за день потрогал. В магазинах, на улицах, в транспорте — мало ли где может праздно шататься мальчишка его возраста?

Дождавшись, когда Василий и «осаленный» Серафимов уйдут, я наконец приоткрываю калитку и внимательно изучаю её там, где возюкал пальцами мой странный собеседник. Сзади шаги и вопрос Фёдора:

— Что происходит? Та-ань?

— Недостаточно информации. Посмотри, но не трогай.

Ручка калитки и прутья рядом с ней измазаны чем-то красным, похожим на порошок.

— Краски на руках не было. Это выделения из сыпи, — говорю. — Принеси стамеску и паяльную лампу.

Он подбирается, задвигая за себя подскакавшего Пашку, и щурится на красные мазки. Я всеми сенсорами ощущаю, как в нём растут настороженность и какая-то глубинная паника. Это мальчишка не боится по недостатку опыта, а взрослый землянин времён Холодной войны сразу реагирует правильно. Честно скажу, мне и самой неприятно. Инфекция — это то, что даже далеков пугает. У нас хватало подобного веселья, от эпидемии Ржавчины до мовелланской заразы, всякие местные холеры и сибирские язвы им в подмётки не годятся.

— Это что, инфекция какая-то?

— Если инфекция, то неизвестная. При земной инфекционной сыпи температура живого человека не может равняться тридцати двум градусам. Паяльную лампу и стамеску, я сказала! — ну почему им всегда приходится повторять?! ТТТ — твердолобые тормозные тупицы!

Фёдор очень быстро бегает за требуемым, и я заставляю его сперва нанести немного пыли стамеской на мои сенсоры, а потом обжечь их и инструмент из паяльной лампы. С калиткой он сам смекает сделать то же самое, без моих подсказок. Бледный Пашка стоит у гаража и следит за нашими действиями, переминая в руках совершенно бесполезный противогаз. Я изучаю вываливающиеся на вирт-монитор цифры, и с каждым рэлом происходящее перестаёт мне нравиться всё больше и больше.

— Следы рибонуклеиновой кислоты в белковой оболочке, — докладываю я по завершению анализа. — Какой-то вирус. Судя по виду, не природного происхождения. Генно-модифицированный. Скорее всего, вирулентный. Структура РНК показывает, что с молекулой поработали очень хорошо, у землян этого времени нет таких технологий. Также наличествуют совершенно мне непонятные микрогранулы с содержанием чего-то, подозрительно похожего на спорополленин. Для более подробных исследований нужна нормальная биологическая лаборатория.