– Вы можете исполнить мою просьбу? – спросила Нарышкина. – Я хотела бы вас попросить, чтобы вы организовали что-нибудь романтическое для императрицы. В среду, 29-го в десять вечера. Драму либо оперу специально для неё.

– Конечно, мадам. Я всё сделаю, – ответил Киселёв.

И добавил, как об этом просил его император:

– Александру Павловичу я сам доложу.

– Э, нет! – воскликнула Нарышкина. – Господин подполковник, докладывать не обязательно!

– Но я обязан это сделать, мадам!

– Будем считать это личной услугой, вы согласны, господин, ммм… полковник? – ласково улыбаясь, сказала тихо Мария Антоновна…

Потом он люто возненавидит на всю жизнь эту фамилию – Нарышкины.

А просьба фаворитки была простая. И он быстро договорился с русским послом в Австрии графом А. К. Разумовским. Мать посла, урождённая Нарышкина, приходилась дальней родственницей Марии Антоновне, так что пожелание фаворитки было исполнено: оперу «Фиделио» композитора Людвига Бетховена в назначенный день представят в королевском театре.

В столицу Австрии российская императрица Елизавета Алексеевна прибыла в конце сентября 1814 года. В честь приезда высокой гостьи на всем пути следования кареты был выстроен почетный караул, играли военные оркестры. Тысячи венцев высыпали на улицы посмотреть на жену русского царя и поприветствовать её. В ознаменование приезда императрицы была выбита серебряная медаль, на реверсе которой было отчеканено по латыни: «Её присутствие украшает Вену».

В воспоминаниях современников можно прочитать: «Возле императора Австрии сидела очаровательная императрица России. Этот ангел, спустившийся с небес, соединяя в себе все прекрасные черты, олицетворял собой всё то, что касалось счастья и успеха её мужа. Её выражение лица было очаровательно, в её глазах отражалась чистота её души. Её прекрасные пепельно-белокурые волосы свободно спадали ей на плечи. Её фигура была элегантной, стройной, гибкой. Она была богиней».

Елизавета Алексеевна, конечно, ревновала мужа к съехавшимся в столицу Австрии знатным красавицам. Императрицу сильно задевало, что её муж упивается вниманием других женщин. Жестоко уязвляло и то, что в Вену приглашена и Мария Нарышкина. Сама она никогда не изменяла мужу. Разве что в Петербурге…

Когда Александр I был в действующей армии, Елизавета Алексеевна познакомилась со штаб-ротмистром Кавалергардского полка Алексеем Охотниковым. Про эту связь говорила вся столица, хотя многие свято верили в неприступность и верность императрицы своему мужу.

Но, вероятно, постоянные измены царя переполнили чашу терпения молодой женщины. Какое-то время Елизавета общалась со штаб-ротмистром только через письма, но потом они стали тайно встречаться каждый вечер.

Та к продолжалось два года, пока кавалергард не был смертельно ранен наёмными убийцами при выходе из театра. Презрев светские условности, императрица примчалась к одру возлюбленного и провела с ним последние часы. На собственные средства императрица поставила на могиле Охотникова пронзительно красивый памятник из белого мрамора – рыдающую женщину у поломанного молнией дерева. Кто нанял киллеров – неизвестно до сих пор.

Чего скрывать, до Охотникова был ещё Адам Чарторыжский, ближайший друг мужа. Она даже родила девочку от польского князя. Но того сразу выслали из Петербурга, а девочка вскоре умерла – так чего ж теперь прошлое ворошить? Императрице тогда и двадцати лет не было. Вон у мужа любовниц под двести, а тут всего двое…

В Австрии она была от амурных дел даже дальше, чем от политики. С удовольствием посещала балы, обеды, приёмы, бывала на многочисленных концертах (в те времена они назывались академиями). Спокойствием дышат все письма императрицы, которые она в период Венского конгресса ежедневно отправляла матери. «Дорогая моя матушка! – пишет она тридцатого ноября 1814-го. – Каждый вечер здесь – бал или академия. Вчера давали прекрасную оперу. Вы не можете представить, какое впечатление произвела на меня эта божественная музыка. Почему-то она напомнила мне счастливые годы детства…»

Все присутствовавшие в театре долго аплодировали автору оперы «Фиделио». Елизавета одарила композитора Бетховена особыми комплиментами и пожелала послушать что-нибудь ещё из его сочинений. Флигель-адъютант Киселёв это увидел. А также увидел, что к финалу не оказалось в ложе ни императора, ни Марии Нарышкиной. Но – ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу…

Вскоре после того дня ему было присвоено звание полковника. А перед Новым годом снова потребовали в покои Марии Антоновны.

– Поздравляю вас, господин полковник, с присвоением высокого звания, – томно улыбаясь, пропела фаворитка «голосом номер семь». – Хотела бы попросить вас о похожей услуге. Не могли бы на двадцатое января организовать встречу известной вам мадам с композитором, которого она так высоко оценила?

Полковник Киселёв снова поехал к графу Разумовскому…

Узнав о том, что русская императрица приглашает его к себе, Людвиг Бетховен был потрясён до глубины души. Он пишет другу: «Если Её Величество пожелала меня ещё раз слушать, для меня это высочайшая честь. В какой форме лучше всего преподнести ей подарок? Если бы я только мог быть счастлив написать Её Величеству то, к чему больше всего тяготеет её вкус и её пристрастие!»

Ночью композитор не может уснуть. В свете оплывших свечей мечется по кабинету, то подсаживаясь к роялю и что-то наигрывая, то что-то записывая, перечёркивая вновь и вновь. У него есть только начало. Та к и не придумав ничего, к утру он просто присоединит вторую часть из написанного ранее. Оттого новая пьеса получится, словно склеенная второпях. Но переделывать уже некогда.

Его встреча с русской императрицей произошла 20 января 1815 года в личных покоях, выделенных супруге Александра I. Бетховен передал императрице при аудиенции сонату для виолончели.

– Ваше Величество, – сказал он. – Я решил посвятить этот опус Вашему супругу, столь много сделавшему для всех нас, смертных.

Императрица посмотрела на него несколько удивлённо, но тепло поблагодарила. Бетховен не уходил. Долго молчал, пока, наконец, не решился:

– Ваше Величество, простите мне мою неуклюжесть и неумение говорить, но прошу – примите и Вы от меня в подарок маленький презент…

И смущенно склонив поседевшую голову, протянул императрице ноты ночью написанной пьесы – bagatelle ля-минор.

– Господин Бетховен, – сказала, улыбаясь ласково, императрица, – я вам очень благодарна за подарок. Ваша музыка полна доброты, и потому она завоевывает сердца. Я преклоняюсь перед вашим талантом. И была бы вам признательна, если бы вы сами сыграли сейчас эту пьесу…

Композитор поднял голову, как только она начала говорить. Он молча смотрел на её губы, силясь разобрать слова. Её немецкий немало отличался от того, как говорят венцы, и ему было трудно уловить смысл сказанного. По её улыбке он видел, что к нему благосклонны, но также видел, как лицо богини, стоящей прямо перед ним, в каком-то полуметре, начинает покрываться алыми пятнами. И понимал, что крайне неприлично смотреть безотрывно в лицо императрицы, на её рот, на её тонкие, красиво изогнутые губы – но ничего не мог с собой поделать.

Молчание затянулось. Фрейлины императрицы, стоящие неподалеку, во все глаза смотрели на этого невзрачно одетого господина, которого словно паралич разбил.

– Та к что, господин Бетховен, не откажете в сей любезности? – снова спросила императрица, показывая на рояль в углу.

Бетховен посмотрел туда, куда она указывала рукой, и сразу понял, чего от него хотят. Он сел за инструмент, поднял крышку. Но ещё не успел сообразить, как императрица положила ноты – bagatelle ля-минор.

Он мог не смотреть на ноты, всю пьесу он помнил наизусть, играя её до рассвета. И он начал играть – для той одной, кому посвятил эту небольшую вещицу, этот «пустячок», как переводится с французского bagatelle.