Так, относительно спокойно, прошло три месяца. Но наступил ноябрь и принес с собой тяжкие испытания.
Перед началом кампании против нашей страны немецким командованием было создано четыре группы, так называемые айнзацгруппы – карательные подразделения, разделившие между собой фронт. Группа «А» взяла под контроль страны Прибалтики, «В» – Смоленск и Москву, «С» – Киев, а «D» – южную часть Украины. Немногочисленные отряды комплектовались исключительно безжалостными головорезами. В состав входили эсэсовцы, сотрудники гестапо, работники уголовной полиции и СД, а также шоферы, механики, переводчики, телеграфисты и женская обслуга. Руководителями назначались люди из гестапо и СД. Основными задачами, возложенными на айнзацгруппы, было полное истребление евреев, коммунистов и появившихся в лесах партизан. Гиммлеровские стервятники не останавливались ни перед чем, создавая на оккупированных территориях концентрационные лагеря и повсеместно сея смерть.
Для проведения карательной операции и зачистки оккупированной территории от коммунистов и партизан, под Смоленск личным приказом бригадефюрера СС и генерал-майора полиции Эриха Наумана была отправлена бригада СС во главе с оберфюрером СС Герхардом Блюме.
Отряд въехал в деревню рано утро.
– Какого дьявола их сюда занесло? А-аа… айнзацкоманда СС. Эскадроны смерти Гиммлера, – пробормотал штурмбанфюрер Штольц, выглянув в окно. – А этот что тут делает?.. Что им нужно? Надо пойти встретить и узнать, с чем пожаловали. М-да… трудный сегодня будет день.
– Heil Hitler, – взяв под козырек, отчеканил Штольц. – Добро пожаловать, оберфюрер. Прошу, проходите. Позвольте предложить вам чай. Судя по всему, вы рано выехали из Смоленска.
Войдя в дом, Штольц сменил официальный тон на дружеский и продолжил:
– Рад видеть тебя, Герхард. Вот наши пути опять пересеклись.
– И я рад, Клаус. Хотя миссия, с которой я приехал, вряд ли доставит тебе радость.
Штурмбанфюрер внимательно поглядел на товарища по партии и с удивлением спросил:
– В каком смысле? Я не понимаю тебя. Изволь объясниться! Я честно выполняю свою работу и ни разу не нарушил приказа. Подожди, я сейчас попрошу принести нам чай.
Штольц открыл дверь и на русском позвал Валентину.
– Два чая, пожалуйста.
– Хорошо, я сейчас, – засуетилась молодая женщина. – Может, поесть что-нибудь принести? У меня пирог остался со вчерашнего ужина.
– Да, принеси. Мой друг должен обязательно пробовать твой пирог.
Закрыв за собой дверь, Клаус вернулся к разговору:
– А что за миссия? Ты так и не объяснил, Герхард.
– Хм, – с недовольством взглянув на бывшего однополчанина, ответил Блюме, – я и не догадывался, что все настолько плохо.
– Ты о чем? – нахмурился его собеседник.
– О том, что ты ПРОСИШЬ, а не ТРЕБУЕШЬ чай. Ты – представитель великой нации – должен унижаться перед русскими свиньями.
– Во-первых, я не забыл о расовой принадлежности, – беспристрастно заметил Штольц. – Во-вторых, если бы ты знал получше этот народ…
Герхард Блюме расхохотался.
– Ты сошел с ума, мой милый Клаус! Зачем? Зачем мне, офицеру СС, ИЗУЧАТЬ рабов? Для чего?
– Да для того, чтобы узнать их, найти слабое место и пользоваться этим. Забитый раб может принести намного меньше пользы, чем свободный человек. Прожив в этой деревне больше трех месяцев, я постепенно начал понимать этих русских. Мы вступили в бой с врагом, которого мы, европейцы, вообще не понимаем. Их можно заставить работать под дулом автомата, но невозможно сломать и подчинить. Пойми, я применял различную тактику: штрафовал, прибегал к насилию и вел политику устрашения. Но… результата не было.
– Если бы повесил пару-тройку наглецов, то, поверь, народ бы моментально очухался, – отрезал Герхард, сурово взглянув на друга.
– Да, я мог бы расстрелять полдеревни, – согласился Штольц, – но кто бы тогда работал? Кто зерно собирал? С кого я брал бы налог? С меня требуют провиант для армии. Откуда я возьму его, если истреблю население? Ты пойдешь доить коров или держать кур? Русский исключительно хороший работник только тогда, когда с ним хорошо обращаются.
Оберфюрер встал и стал расхаживать по комнате, заложив руки за спину.
– Меня ни в малейшей степени не интересует ни русский, ни украинец, ни какой-либо другой представитель славянской народности. Представители данных наций нужны нам лишь в качестве рабов для нашей культуры; в остальном ни их судьба, ни их жизнь не представляют для меня никакого интереса. И вы, штурмбанфюрер, посланы сюда не для того, чтобы работать на благосостояние этих народов, а для того, чтобы выкачать из них все возможное. В ваши обязанности входит снабжать продовольствием немецкую армию и германский народ. А чем занимаетесь вы? Кормите этих свиней? Вне всякого сомнения, наша нация – высочайшая и единственная в мире. Поэтому мы достаточно великодушны к этим недочеловекам. Однако заботиться о русских, обучать их, прививать им культуру – это преступление против нашей крови. Фюрер как-то заявил: «Всякий образованный человек – наш будущий враг».
– Мне не нужно напоминать о приказе, оберфюрер, – ответил Штольц, побагровев. – Я не первый год в армии. Более того, я прекрасно помню слова нашего фюрера о славянском народе, сказанные им на последнем съезде. Согласен, что забота о пропитании местных жителей является избыточной гуманностью.
Блюме бросил на бывшего однополчанина презрительный взгляд и с ехидством задал вопрос:
– Неужели? А я уж подумал, что ты подался в пастыри… ну, Клаус! Вспомни, каким ты был год назад? Ярый национал-социалист, беспощадный к врагам рейха. Мы сражались с тобой бок о бок не один год. Что произошло с тобой за несколько месяцев? Я не узнаю тебя!
Штольц молчал. Он не знал, что ответить. В душе уже не первый день шла борьба между долгом и совестью.
– Я не знаю… Все дело, видимо, в русской душе. Знаю, что ты сейчас ответишь. «Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять русскими с железной решимостью». Да, ты прав. Приехав сюда, я действовал именно так поначалу. Но потом…
Штольц замолчал на какое-то мгновение, а затем продолжил:
– Скажи, разве не странно, что большинство из них не испытывают никакой ненависти к немцам? Мы отбираем у них еду, одежду, живем в их домах, убиваем детей и насилуем женщин. А они? Одна старуха связала мне носки, хозяйка, у которой я живу, обстирывает и кормит меня. И не просто кормит, а старается, по возможности, разнообразить простую пищу. А ее мужа или сына той старухи, может быть, в эти минуты расстреливают НАШИ солдаты. А они заботятся о нас… С наступлением холодов, когда мы стали замерзать, эти люди поделились с нами теплыми вещами. Сами! Ты понимаешь, сами принесли нам одежду… кто что смог. Я не знаю, сделано это из страха, по добродушию или вправду у русских врождённое чувство самопожертвования?
– Да, – задумчиво заметил Блюме, постукивая пальцами по столу. – Не знал, что большевицкая идеология так опасна. Мне жаль тебя, Клаус. Ты пошел не за теми. Большевизм – диктатура худших, злоба низшей расы. Что же касается русских, о которых ты говоришь с такой… я даже не знаю, как сказать… с любовью, что ли, то даже тех из них, кто пошел на сотрудничество и был признан необходимым для работы, тебе следовало бы содержать в некой изоляции. Неужели ты не понимаешь, что они лишь орудие, необходимое нам для создания государства высшей расы? И любое проявление мягкости и сентиментальности по отношению к русским идет в ущерб нашим главным идеям. Это предательство, Клаус.
Штольц вспыхнул, но промолчал. Он уже знал, к чему ведет его бывший однополчанин.
– Запомни, – продолжил Герхард Блюме, – здесь повсюду наши враги; любой русский, независимо от возраста и пола. И не важно, сколько им лет – десять или девяносто. Поверь, они не пощадят ни тебя, ни твоих родных, если, не дай бог, придут на наши земли. А что нужно делать с врагами? Уничтожать, уничтожать и еще раз уничтожать. Так будет лучше и спокойнее для тебя, для меня, для нации. Их всех надо истребить, всех до единого… Поступим так. Я могу арестовать тебя и отдать под трибунал. Но… я не сделаю этого, поскольку еще не забыл, что ты спас мне жизнь тогда, в Польше, в сороковом. Будем считать, что мы квиты. Я подам рапорт, в котором посоветую перевести тебя, подающего большие надежды, в СД. Учитывая твои прежние заслуги, руководство не сможет отказать. Уедешь в Мюнхен, к своим. И забудем обо всем, что здесь произошло. Как старший по званию, я отстраняю тебя от командования. У тебя есть тридцать минут, чтобы собраться. Мои люди отвезут тебя в Смоленск. Необходимые документы и мой отчет ты предоставишь непосредственно бригадефюреру СС Науману. А он уже решит твою дальнейшую судьбу.
