И вот это случилось. Вот огонь в недавно так сильно пылающих глазах потух, а вместе с ними мир вокруг сразу немного потускнел, растерял краски и смазал оставшиеся дождём. И вот мы уже сидим в квартире покойника за его раскладным столом и слушаем, как капли дождя с силой налетают на окно. И молчим. Молчим, потому что знаем, что мглу, образовавшуюся вокруг нас, развеивать пока рано. И вот после нескольких минут безмолвной тишины по всем собравшимся вдруг ни с того ни с сего ударяет энергетическая волна, и, отлипнув от своих мыслей и воспоминаний, они начинают делиться ими со всеми другими гостями. Всё начинается с шепотков в духе «А помните…», а заканчивается шквальным огнём из смешных историй из жизни. Мир вновь заливается покинувшими его красками, дождь прекращается, и солнце, выглянувшее из-за тёмных туч, просачивается своими лучами между не до конца задвинутыми шторами и развеивает густую тьму в комнате.
***
Иногда по ночам, когда бессонница протягивает ко мне свои костлявые руки и сковывает их на моей шее, ко мне приходят призраки, но не те, что стонут по ночам в глубинах старых домов, а призраки прошлого, то есть воспоминания о давно прошедших временах. Я вспоминаю о тех, кого уже нет с нами, припоминаю в подробностях знакомые мне яркие моменты их жизни и, естественно, вспоминаю поминки, на которых оплакивали усопшего. Самым странным во всём этом всегда было то, что жизнь покойника представлялась мне большим расплывчатым пятном, будто я пытался вспомнить какой-то ускользающий сон, тогда как поминки виделись мне настолько чётко, что иногда нить, связывающая меня с реальностью, выскакивала у меня из рук… и я оказывался за большим столом, окружённый своими родственниками – как ближними, так и настолько дальними, что до поминок я даже и не знал об их существовании. Я сидел, как и все, с низко опущенной головой, и человек, посмотревший на нас всех со стороны, скорее всего, подумал бы, что мысли и чувства витали в нас одинаковые и что скорбим мы все одинаково сильно; однако такие его суждения были бы далеки от истины. Несколько раз за всё застолье я медленно и осторожно поднимал голову и вглядывался в чужие лица, стараясь уловить чувства окружающих меня людей. То, что я якобы замечал, всегда наполняло меня злобой и горечью. Вот мужчина, которого я вижу от силы третий раз в жизни, сидит с неестественно низко опущенной головой и изредка стреляет взглядом в сидящих за столом гостей. Делает он это, как мне кажется, затем, чтобы проверить, сидит ли он ещё так, как другие, или ему стоит сменить положение. И всё! Это всё, о чём думает этот лысый хер! Как, твою мать, сесть так, как другие! А покойник? Думает ли он о нём? Знает ли он вообще, где сидит, или ему плевать?! Или вот, другой, точнее, другая – женщина среднего возраста, – сидит в своём чёрном бархатном платье и смотрит куда-то в пол своими влажными от слёз глазами, изредка потирая при этом свой длинный нос белым платочком и тихо всхлипывая. Казалось бы, что в ней можно было такого найти? Да она же просто сосредоточение неуважения и притворства! Всё, что бы она ни делала – включая эти дурацкие шмыганья носом и тому подобное, – она делала с такой театральностью и неестественностью, что, казалось, посмотри я на её фальшивое и чёрное от потёкшей туши лицо ещё несколько секунд – и меня бы стошнило.
И тошнило меня не только от неё. Практически от всех присутствующих в комнате меня просто выворачивало наизнанку! Как у этих придурков вообще совести хватало сидеть здесь? Здесь, на поминках человека, которого даже не проведывали, а если и решались на этот, без сомнения, отчаянный шаг, то раздували из этого событие вселенского масштаба, приглашая с собой всех и вся и выбирая всей толпой дурацкие подарки. «А что, всё равно он их на полку поставит и даже не раскроет. А может, и передарит кому-нибудь», – думали они, покупая очередную бесполезную фигню, типа чайника, который у него уже есть. Такое впечатление, что без всех этих собирательств совершенно никак нельзя обойтись и старика нельзя просто так взять и посетить… как делал я. Даже когда он ещё не лежал в больнице, я, специально не собираясь и не покупая всякий мусор, ездил к нему, чтобы… просто проведать. Я не хотел ни денег, которые дедушки обычно дарят внучатам, ни конфет – ничего. Я… просто ездил, и делал тоже самое, когда его переложили в больницу. Тогда да, конечно, все сразу попрыгали со своих насестов и тоже начали посещать старика в палате. Все сразу стали такими добрыми, да-а, все превратились в хороших детей и хороших внучат. Отлично, хорошо и просто замечательно.
Перед глазами предстала новая картина: улыбка, отсекающая от старика сразу десяток лет, которая появлялась сразу, как я заходил в палату. Невозможно. Просто невозможно удержаться и не улыбнуться в ответ. Новая картина: руки, оплетённые венами-змеями, обнимают меня, и потрескавшиеся губы прикасаются к моей щеке. Но запечаталось в моей памяти лучше всего не это, а голос, который был настолько живой, хоть и отдающий слегка хрипотой, что в душе сразу зажигалась слепая и глупая надежда, что дедушка, лежавший передо мной на кровати и смотрящий на меня глазами, полными слёз благодарности, не умрёт никогда. Но, как говорится, надежда умирает последней… и обычно умирает не одна.
После всех этих мыслей я вновь перенёсся на застолье и, получив вновь под управление своё тело, вздрогнул и поднял голову.
«Только я достоин здесь сидеть! – вспыхнуло у меня в голове. – Я один! Все ваши кривляния и ваша наглая показуха просто меня убивают! Чего вы пытаетесь добиться своими фальшивыми страданиями? Хотите отхватить кусок от большого пирога, хотите… те самые чайники, что вы на днях покупали? Так подавитесь, твою мать, подавитесь, если вам так всё это нужно! Хотите… не знаю… показать ваше актёрское мастерство? Ну что же, практика дала о себе знать – вы достигли в этом деле почти совершенства. Лучше бы с таким рвением смеялись и веселились – без фальши – вместе со стариком, пока была такая возможность».
Прошлое – не всегда лёгкая ноша, и некоторые неприятные моменты своей жизни я стараюсь спрятать куда-нибудь поглубже в своё подсознание. Но в бессонные ночи, когда шторы памяти распахиваются, прошлое наваливается на меня всем своим весом, а неприятные моменты предстают перед глазами и начинают зловеще улыбаться ртами, полными острых клыков, а затем вгрызаются в грудь, заставляя меня чувствовать сильнейшую душевную боль. К таким моментам относятся практически все поминки. И дело было вовсе не в родственничках усопшего, которых я считал бездушными людьми, а… во мне.
Шторы распахиваются… и воспоминания, просочившись между их половинками, начинают мучить меня и вгрызаться своими острыми клыками в мою плоть. Сначала я не понимал, за что. «За что? За что вы меня мучаете?» – мысленно вскрикивал я по ночам. Прошло много времени, однако легче не стало, и никакие таблетки, никакие лекарства, советы друзей и народная медицина не могли унять боль, терзающую мою душу.
– Я же не плохой! – шептал я сумеркам. – Это они плохие, они лишены души, они во всем виноваты! Они!!! За что же вы меня мучаете?
И я закатывался в истерике и ревел до тех пор, пока боль, подхваченная слезами, не выходила вся из меня по щекам, и только тогда я, успокоенный, мог погрузиться в сон… который вовсе не избавлял меня от душевной боли. Наоборот – он подкидывал ещё больше дров в и так большой костёр в моей душе. Во сне я попадал… в очень странные места…
…Дом был давно заброшен, в этом не было никаких сомнений, а вокруг меня было полным-полно мусора. Кирпичные стены внутри здания были практически сплошь разрисованы граффити различного качества, которые в свете луны, проникающем в дом через пустые оконные рамы, были еле-еле различимы. Моргнув несколько раз, чтобы прогнать рябь в глазах, я начал с удивлением озираться по сторонам. Находился я в узком коридоре. По левую сторону коридора шли дверные проёмы, из некоторых шёл серебряный свет луны. Расчистив немного под ногами завал из мусора, я начал пробираться вперёд. Каждый мой шаг отдавался громким эхом от стен, так что ступать я старался как можно осторожнее, боясь привлечь внимание того, кто мог быть здесь ещё, кроме меня. Я прошёл некоторое расстояние вперёд по коридору, по пути мельком осмотрев содержимое замусоренных комнат, после чего резко остановился и прислушался. Практически сразу, как только я это сделал, меня будто ударило током и по моему телу пробежали мурашки. Сзади меня кто-то шёл, тихо перебирая ногами мусор.
