«Тёплый вечер в пятьдесят шестом…» Тёплый вечер в пятьдесят шестом оживает под пером гусиным: керосиновая лавка под мостом, как приятно пахнет керосином! На пороге я и мой отец, нет… не я, а первоклассник Славка. И большой чумазый продавец живописно замер у прилавка. Я сказал, держа отца за локоть, теребя рубашку на груди, я сказал: – Хочу у вас работать! — он ответил важно: – Приходи! — важно, убедительно, красиво — чтоб моё внимание привлечь… Обожаю запах керосина! Уважаю искреннюю речь! «Под шутки взрослых, на суровой нитке…» Под шутки взрослых, на суровой нитке, Привязанной к двери или к калитке, Вот методы! – и варварски, и грубы — Мне вырывали временные зубы. А бабушка, хватаясь за живот, Смеялась: – Всё до свадьбы заживёт! И мальчика утешить подходила. И плакал я, и весело мне было. Уж сорок лет как бабка умерла. Мне зубы рвут другие доктора Уверенно, надёжно и умело, Но уж никто ко мне не подойдёт, Не скажет: – Все до свадьбы заживёт. И до меня кому какое дело? Первая любовь Полюбил, Или просто привык? Или просто гулять было не с кем? Или просто прилип, как язык На морозе прилип к железке… И уже разозлился, и слёзы из глаз: – Первый раз, и последний раз, А теперь оторваться бы только… И смеётся соседский Колька, По прозванию Ловелас. «Жизнь моя – возьми да и рухни…» Жизнь моя – возьми да и рухни, когда ты сказала мне: “нет”. Мы встретились вновь через двадцать лет у двери детской молочной кухни в очереди среди пап и мам, где чёрный снег и весенний хлам, где я различил, как в подзорную трубу, белую прядь на твоём лбу… Рыча, опрокинув какой-то бак, расселся твой пёс на снегу, — ты всё, как и прежде, любишь собак. — А я их терпеть не могу! «Верить ли: нечаянная встреча…» Верить ли: нечаянная встреча, Быстрый оклик, любопытный взгляд… И пришла, и защититься нечем, И уже не хочется назад. С каждым днём заметнее тревога: Всё понять, признать и совершить… Но боится сердце-недотрога Вновь болеть, и мучиться, и… жить. «Последние дни середины апреля —…» Последние дни середины апреля — из сквериков листья убрали, и красят заборы, и пляшет Емеля на ярмарке в маленьком нашем квартале. Весеннее солнце спокойно и ярко сияет с верхушки Университета, торгуют цветами, на улице жарко — а впереди ещё целое лето. У магазина оркестр играет, и импортный фильм будет в девять… и если сейчас человек умирает — то в это так трудно поверить! I960 Ты, бездельник, бестолочь, грязнуля! Ты, отличник, маменькин сынок! помнишь лето, первое июля, наш периферийный городок? Там, где допотопные бараки живописно сбились в полукруг у колодцев греются собаки, положив хвосты на тёплый люк. Где гудят машины-пятитонки, развозя казённое добро, и ребята спорят у колонки — кто возьмёт тяжёлое ведро. На скамейках ссорятся старухи, малыши елозят по земле… А в Москве с рассвета злые духи грозно совещаются в Кремле. Но поёт почти что каждый встречный про любовь на улице Заречной! Пушкинская улица – Я вас люблю, чего же боле?.. — но тут запнулся острослов. …Вот здесь – театр, а в этой школе учились я и Соколов. Безногий инвалид Курносиков в потёртом френче, со звездой, сюда приехал на колёсиках, остановился у пивной. Гудит Москва предновогодняя, в убранстве праздничном страна. Но есть на свете преисподняя — и в этом черепе она. Подъедет ближе – выпить хочется… (без очереди – вот бандит!) Потом привстанет, и помочится. Простите, люди. Бог простит. Вагон Хлопнула дверь. Замирает перрон. Пахнущий сказками детский вагон: Ёлка, игрушки, гирлянды, и вата; Даже по пол-апельсина на брата. В маминых прядках мильоны снежинок, Чей-то котёнок подпрыгнул в углу, — И от осыпавшихся хвоинок Целое море на тёплом полу. Мама берёт на колени ребёнка, Мальчик постарше приподнял сестру: Тут вам картина и “Три поросёнка”, Тут вам и “Утро в сосновом бору”. Ёлка, игрушки, гирлянды, и вата… Хватит на семьдесят лет аромата! |
