— Верьте мне, — прошептал Сато. — Клянусь всем святым, что у меня есть…

— У тебя никогда не было ничего святого, — зло прервала его Кику. — Ни семья, ни родные, ни собственные обещания и обязательства никогда ничего для тебя не значили, так что ты давно лишился права клясться чем бы то ни было.

Она схватила меня за другую руку и потянула на себя. Сато выпустил моё запястье и молча стоял на пороге, глядя нам вслед.

И отчего-то мне было безумно жаль его.

Я понимал, что он негодяй, манипулятор, извращенец, убийца, но почему-то не мог отринуть это чувство, ведь, по сути дела, судьба наказала его очень жестоко: нет ничего хуже, чем потерять любовь близких.

А кто остался с Сато? Акико — чужая жена, вынужденная встречаться с ним лишь украдкой? Экзальтированная Юкина, у которой винтиков не хватало?

Собственная дочь ненавидела его до зубовного скрежета, жена наложила на себя руки от горя и позора… Ужасно.

Но из нашей команды лишь я один пребывал в таком подавленном состоянии. И Масута, и Мегами, и Кику уверенно и воинственно шли вперёд и обсуждали, что именно им делать дальше.

— Расследование зашло в тупик, ребята, — вымолвил я, нагнав их у самой лестницы. — Мы больше ничего не сможем предпринять: у нас нет ни доказательств его вины, ни более или менее уверенной гипотезы.

— Но он должен понести наказание за то, что убил человека! — Масута упрямо нагнул голову, как бык на корриде. — Я поговорю с бабушкой и узнаю, можно ли… Ну…

— Можно ли инициировать против него полицейское преследование, — пришла ему на помощь Мегами. — Я считаю, это вполне справедливо: он пытался разрушить чужую жизнь, а взамен получил то, что имеет сейчас.

— Верно, — Кику, прыгая по ступеням, посмотрела в сторону. — И кое-чьи жизни разрушить у него получилось.

Мы вышли из дома и остановились на тротуаре близ подъезда, готовясь обсуждать то, что сейчас произошло, но разговор как-то не клеился. Мегами и Масута оставались единственными, кто по-прежнему горел энтузиазмом засадить злого журналиста за решётку. Мне же теперь казалось, что жизнь достаточно ему отомстила, но я почему-то не решался высказать своё мнение вслух, потому молчал.

Кику тоже ничего не говорила. Её лицо выражало холодную решимость, и она то и дело посматривала вверх, на окна квартиры Сато.

Бедняжка, сложно даже представить себе, насколько тяжелым для неё был этот день…

Я почувствовал, что просто должен был что-то сделать для неё, как-то облегчить её ношу, но всё, что мне пришло в голову, — это наклониться поближе и спросить:

— Ты как?

Кику вздрогнула, и тотчас на её лицо вернулась типичная для японцев улыбка — холодная, формально-вежливая, фальшивая.

— Всё хорошо, — вымолвила она. — Теперь всё будет хорошо. Спасибо, что спросил, Фред.

Мы постояли ещё несколько минут, а потом медленно побрели по улице. Дойдя вместе до перекрёстка, мы распрощались друг с другом и разбрелись в разные стороны: Мегами осталась на месте и взяла в руки телефон, чтобы вызвать машину с шофёром, Масута пошёл налево, Кику — направо, мой же путь лежал прямо.

Я не торопился; мне хотелось чуть-чуть успокоить раздрай, который внезапно воцарился в моей душе. Как вообще можно было додуматься жалеть негодяя, похитившего чужую жизнь?! Но это было как раз то, что я ощущал.

Ужасно не быть хозяином собственным чувствам…

Пройдя мимо вокзала и задержав взгляд на вывеске ресторанчика «Мир карри», я вспомнил про человека, который мог одним взмахом ресниц вернуть гармонию в мою душу. Насколько я знал, Аято периодически подрабатывал здесь; может, сегодня он тоже решит заглянуть в это уютное заведение, чтобы обогатиться на несколько тысяч иен?

Я зашёл внутрь и осмотрелся. Как и всегда, в «Мире карри» присутствовало множество гостей, но обслуживающий персонал выделялся своей яркой фиолетовой формой и такого же цвета косынками на волосах. Аято среди сновавших по тесному зальчику официантов я не увидел, не было его ни у раковины, ни, насколько я смог заглянуть туда от стойки, на кухне.

Что ж, наверное, дел в совете у него скопилось куда больше, чем можно было представить, и он до сих пор разбирал там завалы.

Заказав порцию острого китайского блюда с коротким, но мигом улетучившимся из моей головы названием, я тут же с аппетитом, но не особо торопясь съел его, а потом сидел около получаса над одной чашкой кофе и время от времени поглядывал на дверь, надеясь, что Аято всё же зайдёт сюда.

Кофе был достаточно хорошим, но крепким, хотя я ясно обозначил в заказе международное слово «американо». Меня это заставило перекривиться: мы, жители заокеанской империи, не любили, когда напитки шибали по мозгам, как пушки во время штурма форта Сартер*. Насколько я помнил, американо и появился-то, как явствовало из названия, благодаря моим соотечественникам: в ходе Второй Мировой в Италии они попробовали эспрессо, ожидаемо чуть не попадали в коллективный обморок и начали разбавлять этот адский коктейль водой. Полученный в итоге продукт и назвали «американо», причём сделали это сами итальянцы: они довольно презрительно отнеслись к тому, как неуважительно иностранные солдаты отнеслись к их национальному пойлу.

Не знаю, правда ли мы такие неженки, но я в своей жизни пил эспрессо лишь один раз, и после этого моя голова едва не взорвалась, так что с тех пор — только американо, сэр.

Решив не заказывать вторую чашку, я расплатился по счёту и, выйдя из заведения, лениво побрёл по улице. Разговор с Сато буквально высосал из меня все соки — в моральном отношении. Я никак не мог понять, почему мне жаль этого человека, а также напрасно и безуспешно старался отогнать от себя это чувство.

Дальнейшие шаги были за Масута — он обещал поговорить со своей двоюродной бабушкой — комиссаром полиции — и уладить вопрос с возможным арестом Сато.

Но я, честно говоря, сомневался, что журналиста призовут к ответу: против него не было прямых улик, да и косвенные являлись, мягко говоря, притянутыми за уши. Фактически у нас не имелось ничего, кроме голоса интуиции, который немногого стоил в суде.

Но я не считал нужным бросать это дело сейчас, когда мы приложили столько усилий, чтобы докопаться до истины. Ведь виновник должен понести наказание за то, что совершил, и при этом неважно, сколько лет прошло, так ведь?

И не имело значения, что сама жизнь уже успела отомстить ему самым страшным образом…

Я остановился у пешеходного перехода и дождался зелёного света, но потом резко отскочил назад, пропуская машину «скорой помощи» и мчавшийся за ней полицейский автомобиль.

Предчувствие чего-то нехорошего обуяло меня. Я опрометью ринулся обратно, по памяти отыскивая дорогу к дому Сато. Найти его оказалось довольно просто: у здания собралась внушительная толпа, а мигалки машин полиции и «скорой» расцвечивали всё красным и синим.

— Прямо с четвёртого этажа, — говорила кому-то по телефону женщина, стоявшая неподалёку. — Тот самый тип, о котором я тебе рассказывала; он ещё снял квартиру, из которой переехала Миса. Я сразу поняла, что с ним будут проблемы, и вот, пожалуйста: выбросился из окна с жуткими воплями! Теперь эту квартиру никто не снимет, а ведь через три месяца Миса выходит замуж, и Кондо-сан говорила мне, что на это понадобится много денег…

Я оторопел и, отойдя подальше, тяжело опустился на уличную скамью. Я не стал пробиваться сквозь толпу, чтобы посмотреть на самоубийцу: мне было ясно, кто он.

И меня ужасно мучил один вопрос: не стал ли наш визит катализатором его решению покончить с собой?

Как во сне, я медленно вытащил мобильный из сумки и набрал номер Аято. Он ответил довольно быстро, и я сбивчиво проговорил:

— Слушай, у нас тут большие проблемы. Сато… Он… Он покончил с собой.

Аято едва слышно ахнул на том конце линии.

— Как давно? — коротко спросил он. — Вы успели с ним переговорить?

— Успели, — я тяжело вздохнул. — Не хочется думать, что именно из-за нас…