Глубоко вздохнув, я потрепал её по плечу. Бедная девочка попала между двух огней и теперь сама не знала, как выпутаться. В конце концов, она же не была виновата в том, что являлась дочерью какого-то негодяя и экзальтированной дамочки, бесстыдно пользовавшейся ею.

— Всё хорошо, — спокойно проговорил я. — Нам вовсе не нужно противостоять друг другу: если ты хочешь справедливости, подруга, то спешу тебя заверить: я стремлюсь к тому же. Вскорости всё выяснится; надеюсь, что к тому времени я оправлюсь от гибели Оки.

Берума ссутулилась и несмело подняла голову.

— Мама убеждена, что Оку убил отпрыск семьи Айши, — произнесла она, неровно теребя цветастый ремешок сумки. — Тот самый, который сейчас состоит у нас в совете.

— Оку никто не убивал, — с лёгким нажимом ответил я. — Её гибель — это несчастный случай, которого вполне можно было избежать, если бы кто-то из нас отсоветовал ей идти в ту больницу. Аято — член школьного совета, и он мог бы поговорить с ней по этому поводу, но Ока всё же старше его… Была старше его, и он ей не нянька. Его разговор с твоим одноклассником — это чистейшее совпадение: как один из совета, он практически постоянно общается то с теми, то с другими. Кроме того, у него не было мотива: ну скажи на милость, чем ему мешала Руто?

Берума оплела ручку сумки вокруг запястья и, отвернувшись, посмотрела вбок — на стеллаж с детективными комиксами.

— Чувствую себя совершеннейшей дурой, — сквозь зубы бросила она. — До того, как я высказала эти соображения вслух, у меня в голове они звучали вполне складно, но теперь…

Вздохнув, Берума покачала головой, но потом резко повернулась ко мне; глаза её засверкали

— Я понимаю, что это звучит абсурдно, но не перестану стоять на стороне матери, — твёрдо вымолвила она. — У неё была причина верить в то, что говорил Сато-сан. Айши Рёба — убийца, а её сынок недалеко от неё ушёл.

— Но доказательств нет, — я стиснул пальцы, про себя считая до десяти и стараясь, чтобы в голосе не звучало ноток раздражения. — Ни единого, Берума. Следы на стене могут оказаться чем угодно, особенно на чёрно-белой фотографии, а словам Сато я доверять, понятное дело, не могу. Мне лично кажется, что он сам убил бедняжку Ёрико, а потом — весьма неумело — пытался свалить вину на Рёбу.

Берума вся словно поникла. Понурив плечи, она медленно взяла со стола старую фотографию и убрала её в сумку, тщательно спрятав в конверт, чтобы хрупкие края не замахрились ещё больше.

— Я расспрошу Коки, — с достоинством проговорила она, вставая со стула. — И разузнаю у него, о чём они разговаривали с Айши с таким интересом. Тебе же советую принимать во внимание все теории, а не только ту, которую тебе внушили.

И с этими словами Берума гордо пошла к выходу. Я не стал её останавливать: к чему? Она слепо верила своей неадекватной матери и её любовнику, не желая при этом слушать других. Сато настолько проник в сознание их семьи, что ни Берума, ни её мать даже не допускали мысли о его возможной виновности.

Но Сато был виноват. Он травил Рёбу, не имея при этом ни единого весомого доказательства её вины, он пытался опозорить и опорочить её, он преследовал её, и ему ещё повезло, что в то время не было законов против сталкерства.

Вздохнув, я обошёл стол и снова уселся на своё место: мне хотелось просто расслабиться и почитать комикс, и я собирался этого добиться во что бы то ни стало.

========== Глава 46. Большая честь и малые проступки. ==========

Пятница всегда воспринималась мной как прекрасный день, за которым следовало что-то хорошее. Даже приехав в Японию уже довольно приличное количество лет назад, я не перестал думать именно так и никак не мог ассимилироваться. Тут в субботу было принято учиться, и со средней школы мне пришлось привыкать существовать только с одним выходным. С учётом страсти японцев урабатываться до изнеможения это превратилось в весьма нелёгкую задачу.

После уроков обычно домой сразу не уходили — это практиковал очень малый процент учеников, на которых хмуро посматривали остальные. Дежурства, домашнее задание, занятия в кружках и различные факультативы — из-за всего этого порой приходилось задерживаться в школе до глубокого вечера.

К клубной деятельности тут относились донельзя серьёзно, и тому имелась весомая причина: подробный отчёт о том, как каждый из нас проявил себя во внеклассных занятиях, шёл в выпускной табель и существенно влиял на шансы поступления в будущем в тот или иной вуз. Лучше всего (и почётнее всего) было занимать пост президента клуба, но для этого требовались лидерские качества, искренняя любовь к тому, чем занимались в кружке, а также широкие познания в этой области.

Иными словами, если человек хотел стать главой, к примеру, группки фотографов, то он просто обязан знать, что такое дагерротип, на чём его делали, в какой период времени он был распространён и тому подобное. Новичок в этой области мог рассчитывать на то, чтобы вступить в клуб, особенно если президент не был задницей и принимал людей без строгого отбора, но о том, чтобы возглавить группу, он не мог и мечтать. В будущем, возможно, при известном прилежании, у него появлялся шанс на то, чтобы к выпуску занять заветное кресло.

Мне тут повезло: я являлся учредителем клуба, потому по умолчанию стал его президентом и, скорее всего, выпущусь в таком же качестве.

Но эту высокую должность было легко потерять: если человек манкировал своими обязанностями и забывал о кружке на долгое время, то участники клуба могли инициировать процедуру его отставки. И тут я не мог не признать, что меня окружали по-настоящему преданные друзья: начало этого учебного года я провёл в расследованиях и попытками побыть подольше с предметом своих воздыханий, но ребята из кружка меня прикрывали. Хотя я вряд ли имел право надеяться, что так продолжится и дальше, поэтому намеревался сегодня — в пятницу, двадцать девятого марта — посвятить кружку хотя бы несколько часов после уроков, ведь дни открытых дверей по понятным причинам отменили.

И с такими мыслями я спешил в альма-матер, стараясь не фиксироваться на трагедии, которая разразилась накануне.

В школе царила атмосфера традиционной и несколько нарочитой мрачности. В коридоре первого этажа напротив входа симметрично от двери во внутренний дворик висело два портрета Оки. Под ними стояли небольшие трибуны с вазочками, наполненными букетами живых цветов. Под портретами была таблица с краткой биографией девочки и описанием её достижений.

Переобувшись, я остановился перед одним из таких мини-мемориалов и протянул руку к фотопортрету. Мне до сих пор не верилось, что моей странноватой одноклассницы больше нет; моё сознание просто не желало принимать это как факт.

Индифферентно прослушав объявление по громкой связи от завуча с просьбой пройти в спортивный зал, я медленно опустился на пол и привалился спиной к стене — прямо рядом с мемориалом.

У меня в душе царило странное смятение, словно мир вокруг полностью сошёл с ума. Гибель Оки казалась мне самым несправедливым событием на свете: девочка, которая только-только начинала жить, ушла от нас навсегда, да ещё и так глупо: из-за несчастного случая.

Убийством это точно не было, ведь замкнутая, странная и мрачноватая Ока никому не мешала: у неё не было врагов, и даже сёстры Басу, которых она подозревала в сговоре с нечистой силой, относились к ней, скорее, с юмором, чем с раздражением. Руто никто не желал зла: несмотря на страстную увлеченность мистикой, многие общались с ней, дружили, и даже некоторые убеждённые интроверты порой обнаруживали к ней симпатию. Вот взять, к примеру, того же Ямада Таро: он весьма мило делился с Окой впечатлениями о прочитанной книге. Они сидели на бортике фонтана близко-близко друг к другу, словно парочка, и лицо Руто пылало, как маков цвет…

Стоп.

Я резко подался вперёд, хватая ртом воздух, словно утопающий.

Оке нравился Ямада Таро?

Да ладно…

А почему бы и нет? Этакий тюфяк с ровным и мягким характером, тихим голосом и идеальными манерами — излюбленный типаж японок. Ничего удивительного, что им могли увлечься.