Сато вёл свои лекции в актовом зале, так как в школе не оказалось аудитории, способной вместить всех желающих за раз. Он рассказывал о своём непростом ремесле, о том, как порой ему приходилось забывать про еду и сон, о раскопках и таинственных находках… В общем, слушать его было одно удовольствие. Курс его занятий рассчитывался ровно на одну неделю, и никому не приходило в голову их прогулять.
Первая лекция прошла на ура, но уже со второй начались странности.
Юкио замолк и, посмотрев на меня, через несколько секунд произнёс:
— Если вы изучали это дело, молодой человек, то имя Айши Рёбы вам знакомо.
— Совершенно верно, сэр, знакомо, — кивнул я. — Это мать моего друга Айши Аято.
На мгновение глаза Сайко блеснули. Он одним махом прикончил то, что оставалось от напитка, и поставил пустой стакан на низкий столик с мраморной столешницей. Вздохнув, он продолжил:
— Рёба была необычайно яркой личностью: умной, весёлой, привлекательной. Все хотели дружить с ней, и почти для каждого она находила доброе слово. Для Рёбы не представляло сложности найти общий язык с кем угодно, но вот Сато явился исключением из этого правила. Он начал придираться к Рёбе, зачем-то вызывал её для ответа, хотя формат его занятий вообще предусматривал только лекции. Он просил её пересказывать пройденный материал и въедливо пытался унизить за малейшую ошибку. Сама Рёба относилась к этому с юмором и порой отвечала Сато довольно остроумно.
Юкио замолчал и уставился в пустоту прямо перед собой.
— Когда именно Ёрико убили? — нетерпеливо спросил я, сползая на самый край кресла. — Лекции Сато уже закончились? Как случилось так, что он обвинил во всём Айши Рёбу?
— Пятого июня восемьдесят девятого, — Сайко опустил голову. — Это был четверг, и занятия планировалось проводить ещё два дня. Что же касается вашего последнего вопроса…
Юкио поставил обе ноги на пол и провёл ладонью по лицу.
— У него не было ни единого доказательства, — продолжил он, — ни одной улики. Всё, что он писал в своих статьях, — чистейшие спекуляции. Тем не менее, в выражениях он не стеснялся, и ему удалось за несколько дней настроить против Рёбы весь город, ведь «Аса но рингу» читали все. Мы — те, кто знал Рёбу лично, — пытались как-то помешать этому, но наши голоса тонули в рёве толпы, требовавшей привлечь убийцу к ответу. Комиссар Будо даже дала телевизионную пресс-конференцию, чтобы успокоить жителей городов, но не удалось: её отстранили, и сам мэр приказал арестовать Рёбу без малейших на то оснований. Я нанял ей адвоката из нашей семейной конторы — там, к счастью, имелся специалист по уголовному праву. Но он даже не успел изучить обстоятельства дела: судебное заседание организовали почти сразу же, и Рёбе пришлось защищать себя самой. Она прекрасно с этим справилась, ведь правда была на её стороне. Там и раскрылось, что за человек был этот Сато. Рёбу наконец-то отпустили, и вскорости она вернулась в школу. Мы все так радовались, что эта ужасная история закончилась, но убийцу — настоящего убийцу — так и не нашли.
Я задумчиво закусил нижнюю губу. Сказать или нет? Наверное, лучше поделиться с Юкио своими мыслями, ведь он лично знал всех участников той трагедии и мог сообщить мне что-нибудь ценное и подтвердить или опровергнуть мои гипотезы.
— Вам не кажется, что убийцей мог оказаться сам Сато? — осторожно спросил я.
Сайко внимательно посмотрел на меня и медленно кивнул.
— Думаю, это вполне возможно, — ответил он.
* 20 миль — около 32 км.
** При игре в американский футбол при первой подаче куотербек — самый важный игрок на поле — выбирает, кому бросить мяч, т.е. так называемого «ресивера». Часто от этого зависит весь дальнейший ход игры.
========== Глава 30. Японцы и их рутины. ==========
Я уходил от Сайко с чувством довольства собой: ещё один очевидец тех событий подтвердил, что моя теория имела право на существование. Правда, меня беспокоило одно: любой человек на месте Сайко Юкио обязательно спросил бы, зачем мне нужна информация по давно забытому делу. Но он не задал мне такого вопроса, хотя это можно было списать на специфический характер Юкио и полное отсутствие любопытства.
Теперь у меня имелись ещё более весомые основания полагать, что Такада убил не кто иной, как Сато, но доказать это, особенно спустя столько лет, казалось проблематичным. Однако сдаваться я не собирался ни в коем случае.
Но сегодня я уже ничего не мог сделать.
Оставшееся время от воскресенья я решил провести традиционно: с семьёй. Для этого, подходя уже к черте города, я позвонил отцу и попросил его выйти во двор с перчаткой и бейсбольным мячом.
Мы играли в кэтчбол добрых два часа и за это время успели обсудить хоккейные матчи (папа довольно непатриотично болел за канадских «Лейкерсов»), мою спортивную подготовку («Да ты просто бог кэтчбола, сынок! Ну-ка, покажи мускулы!»), а также довольно мастерски давать подачи. Я изо всех сил старался ему соответствовать, но удавалось мне это не всегда: некоторые из его бросков я ловил с огромным трудом. Неудивительно: в старшей школе папа был капитаном команды по бейсболу; мне же такое не светило главным образом потому, что мистер Роберт Джонс, в отличие от меня, получал образование в американском учебном заведении.
После пары часов такого времяпрепровождения мы с папой, оба вымотанные, но счастливые, направились в квартиру, чтобы пообедать всей семьёй.
И если это и была та самая пресловутая американская мечта, то мне очень повезло в ней жить.
***
Понедельник начался для меня вполне типично: миллионы японских школьников вставали под отвратительную трель будильника на смартфоне и медленно садились на матраце, как зомби. Они направлялись в ванную, по дороге лениво почёсывая затылок, и чуть оживали только тогда, когда плескали холодной воды себе в лицо. Они чистили зубы, обрабатывали подмышки дезодорантом, потом шли назад в свою комнату и облачались в школьную форму, которая гордо занимала место на вешалке-плечиках на самом видном месте.
Потом следовал завтрак, и тут моя рутина отличалась от общеяпонской.
В Японии еда занимала заметное место в быту (как и должно быть). Местные жители трепетно и трогательно прикипали к национальным блюдам, но не брезговали и фаст-фудом, от которого не полнели благодаря исключительно генетике. Завтраков тут не было; утром японцы ели то же, что и днём, и вечером. У них не имелось традиций вроде наших: яичница с беконом, тосты с джемом, рогалики с шоколадом, сэндвичи, овсяная каша, наконец, — этого здесь не понимали. С утра они употребляли что-либо из довольно широкой вариации блюд: гёдзу, какое-то варево из кучи ингредиентов, лапшу-рамен, свиные котлетки-тонкацу или карри. Ко всему обязательно полагался рис (и даже к лапше его ставили на стол), но вот хлеб здесь был редкостью.
Японцы полагали, что иностранцы, приезжавшие в их страну, должны играть по их правилам, значит, и завтракать соответственно, но я подчиняться не желал. Это был мой своеобразный мелкий бунт против местной уравниловки.
Так что я вальяжно прошёл на кухню и вытащил из холодильника упаковку с беконом и три яйца. Поставив на конфорку электрической плиты сковороду, я добавил туда каплю масла и начал с чувством глубокого внутреннего удовлетворения выкладывать на неё полоски бекона. Меня не волновало, что форма пропахнет; напротив, я хотел, что вся школа знала: Фред Джонс ел на завтрак традиционную американскую яичницу. И пусть они возмущаются — это их проблемы.
Перевернув подрумянившийся бекон и разбив сверху на него все три яйца, я уселся за стол и начал терпеливо ждать.
Родители пока ещё спали — им, в отличие от меня, нужно было на работу только к девяти, а я являлся уже большим мальчиком, чтобы собраться самому.
Пока яичница жарилась, я сделал себе кофе с молоком и небрежно поставил свою высокую глиняную кружку на стол. Эти кружки нам всем купила бабушка Танжерин перед поездкой в Японию. Я тогда был ещё маловат, чтобы пить из такой, но настоял, что буду пользоваться только ей. С тех пор прошло много лет, а эта кружка до сих пор служила мне верой и правдой.
