Аято с поклоном принял книгу и деликатно вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Мегами внимательно смотрела на свою когда-то лучшую подругу, а та, снова отойдя к стеллажу, начала переставлять там книги.
— Ты хочешь снова стать президентом совета? — едва слышно прошелестела Мегами. — Куроко, ответь мне!
Каменага вздохнула и медленно отвернулась от книжных полок.
— Мне это уже ни к чему, — промолвила она. — Но у меня есть одно желание, правда, я не знаю, осуществимо ли оно.
Она подошла к столу, села на стул, который не так давно занимал я, и проговорила:
— Я снова хочу дружить с той самой Мегами, которой ты была два года назад.
========== Глава 8. Храбрый лев. ==========
Резкая трель звонка на урок помешала нам закончить разговор. Всех нас троих словно подбросило, и мы побежали в нашу аудиторию, стараясь успеть. Я как джентльмен пропустил девочек вперёд и сам трусил позади, отчаянно придумывая оправдания своему опозданию. Нам повезло: учительница только шла к классной комнате. По пути мы резко затормозили и поклонились ей, и преподавательница, улыбнувшись, снисходительно указала нам рукой на двери аудитории. Мы вбежали туда за минуту до неё и встали у своих мест, как солдаты на построении.
На уроке я старался слушать преподавателя (потому что представлял всю свою родину на скромных угодьях Академи), но с трудом, потому что в душе у меня царила настоящая буря. Я терпеть не мог младшего Сайко, и у меня имелась уйма причин этому; дело заключалось не только в его отвратительном отношении к сестре. Кенчо был манипулятором: несмотря на юный возраст, он превосходно разбирался в тонкостях человеческой натуры и с лёгкостью определял болевые точки других людей для того, чтобы ударить побольнее. Он умело использовал в своих атаках других — тех, кто пока ещё не знал, насколько этот парнишка прогнил изнутри. Куроко и Аято наверняка попались к нему на крючок.
Да и последние слова Каменага никак не шли у меня из головы…
Да, Мегами изменилась за два последних года, но не потому, что хотела этого. Её отец и теперешний глава корпорации — Сайко Юкио — начал усиленно тренировать её и готовить к тому, что она вскорости займёт одно из кресел исполнительных директоров компании. Расписание Мегами и так всегда отличалось загруженностью, теперь же ей вообще не оставили практически ни одной свободной минуты. Естественно, с таким распорядком дня у неё начал накапливаться стресс, и за два года её нервная система истрепалась окончательно. Мегами нужно было отдохнуть, и не когда-нибудь, а именно сейчас, пока она окончательно не превратилась в неврастеничку.
Я давно собирался поговорить с подругой насчёт этого, но всё никак не мог подобрать нужные слова: в последнее время Мегами отличалась ещё и обидчивостью, её легко ранили совершенно обычные фразы, так что объяснить ей это следовало крайне осторожно. Но откладывать этот разговор я уже не мог: странное поведение Мегами на торжественной линейке, её чересчур эмоциональная реакция на Кенчо, её срыв из-за Айши… Все эти звонки не предвещали ничего хорошего.
Может, стоило переговорить не с ней самой, а с её драгоценным папенькой? Сайко Юкио был в силах организовать дочке отдых даже в самом начале учебного года. Мегами умница: пропущенные уроки она нагнала бы в момент.
Но передышка ей нужна. Прямо сейчас.
Я слегка наклонился к окну. С моего места мне был виден лишь локоть Мегами. Судя по её позе, она тщательно записывала лекцию преподавателя. Чем и мне следовало заняться.
Открыв тетрадь, я перевёл взгляд на учительницу, самозабвенно рассказывавшую нам про какое-то бессмертное произведение японской литературы. Она использовала невероятно сложные словесные конструкции, и я не понимал половины того, что она говорила, так что приходилось записывать на слух. И оставалось только надеяться, что впоследствии я смогу это расшифровать.
После литературы настала пора упражнять мышцы и дать мозгу отдохнуть: первый урок физкультуры в этом году. К счастью, пока мы носили зимний вариант формы — длинные тренировочные брюки и футболку с кофтой, — но где-то с середины мая мы переходили на летнюю версию, которая очень сильно смахивала на нижнее бельё. Щеголять в таком виде мне казалось попросту неприличным, но японские братья не разделяли моих тяжёлых дум: они бегали в этих трусах так живенько, как будто так и надо.
С начала учебного года и до середины сентября мы занимались физкультурой на свежем воздухе, за исключением тех дней, когда шёл дождь, — тогда мы отправлялись в спортивный комплекс — мощное строение, соединявшее в себе функции гимнастического и актового залов. Там же мы проводили занятия и в холодное время года — с середины сентября по конец учебного года в феврале или марте.
О том, какую именно форму надевать, накануне — чуть ли не за две недели — давались объявления, наc предупреждали классные руководители, соответствующие напоминания вешали на стенды… Как будто это было так уж важно.
Хотя… Было. За нарушение формы могли и выгнать, отправив домой и строго наказав приходить только лишь в уставном виде. И никого не волновало, что у разных людей могли быть разные фигуры и недостатки, которые те хотели бы скрыть, а откровенная форма лишь выпячивала их.
Недаром всё-таки говорят, что японцы — это самая жестокая нация на свете…
Дойдя до мужских душевых, я остановился перед своим шкафчиком и начал неторопливо раздеваться. Физкультуру я ненавидел несколько меньше, чем все остальные предметы, потому что успевал неплохо, но это не удивляло никого из моих однокашников: они все почему-то считали, что каждый американец просто обязан быть спортивным. И я не спешил их разубеждать: надо же поднимать престиж своей родины в глазах этих дальневосточных консерваторов.
Второклассники, у которых физкультура только что закончилась, влетели в душевую радостной группкой. Их шкафчики располагались во втором ряду, и они переодевались у нас прямо за спиной, изредка смеясь и оживлённо обсуждая эстафету, которую устроили.
Услышав знакомый равнодушный голос, я повернулся и тут же понял, что лучше бы этого не делал: прямо за мной стоял Айши Аято, обнажённый по пояс.
Он повернулся к своему однокласснику и что-то говорил ему о баскетболе, вежливо улыбаясь, а я никак не мог оторвать от него взгляд.
Нет, фигура Айши вовсе не напоминала греческую статую; в этом мой друг Масута мог дать ему сто очков вперёд. Аято был стройным, но при этом вовсе не щуплым, без рельефной мускулатуры, но производившим впечатление сильного. Последнее являлось чистой правдой — я ещё помнил, как он схватил меня за руку, чтобы я не отделал как следует змеюку Кенчо. Случись у нас драка, ещё не факт, что я бы выиграл: я, может быть, и пересилил бы его физически, но он выигрывал в ловкости. Да и ростом этот Айши вышел, в отличие от многих своих соотечественников: он уступал мне совсем немного.
— Он красивый, — тихо произнёс кто-то.
Я резко крутанулся в направлении голоса. Справа от меня переодевался Гейджу Цука — глава клуба искусств. Этот парень отличался излишней, на мой взгляд, молчаливостью, но его талант не вызывал сомнений: он рисовал, как бог, и потому Кизана Сунобу всегда старалась сделать так, чтобы декорации для её спектаклей изготавливал лично он.
Гейджу носил очки в роговой оправе и довольно неуместный вязаный берет, который не являлся частью официальной формы, но одарённому художнику прощалась эта небольшая вольность. Его клуб был вторым по численности после компьютерного: туда записывались не только рисовальщики, но и скульпторы, и горшечники, и те, ко лепил из пластилина, и занимавшиеся аппликациями, и даже чертёжники. В общем, его кружок был сугубо творческой зоной, и попасть туда было легко: Гейджу не предъявлял никаких особых требований, лишь бы только его не трогали.
И сейчас этот замечательный субъект надевал футболку, одёргивая её на выпиравших рёбрах с таким видом, будто не он только что подпустил весьма странный комментарий.
