Едва сдержав вздох облегчения, я отпил из стакана и не спеша поставил его на стол. К счастью, родители не начали подозревать меня в нетрадиционных замашках; дело было куда проще. Это очень трогательно — то, что они так искренне переживали за моё душевное равновесие. Мне вдруг захотелось обнять их и прошептать каждому на ухо, что всё в порядке, и волноваться не стоит.

— Всё в порядке, па, ма, — я махнул рукой. — Да, эти события чертовски выбили меня из колеи, но я сильный и справлюсь. Не переживайте, я войду в норму тотчас же.

Отец и мать снова переглянулись, а потом синхронно протянули руки и взяли меня за ладони.

— Фредди, если тебе нужны сеансы с психотерапевтом, только скажи, — тихо вымолвила мама. — Мы найдём хорошего специалиста в столице и запишем тебя к нему.

— Да, да, — кивнул папа. — В этом нет абсолютно ничего предосудительного; обращаться к психоаналитику в трудную минуту — это нормально.

Я тепло улыбнулся им, стараясь игнорировать щипание в носу и резь в глазах. Какие же всё-таки славные люди — Роберт и Эмили Джонс! Они поддерживали меня, они, как правило, понимали меня, они не осуждали меня!

Они просто любили меня.

Внезапно я опустил голову, и на клеёнку, лежавшую на столе, упала капелька. Прямо на картинку жёлтого цветка, чтоб его.

Отец и мать мигом метнулись ко мне, расцепив руки, и обняли с обеих сторон.

И чёрт меня побери, если это и есть та самая американская мечта, о которой все так много говорили, то я ничуть не возражал против неё.

***

После такой насыщенной событиями пятидневки суббота прошла на редкость обыденно. Уроки, потом обед, потом снова уроки, потом уборка, потом — путь домой. В этот раз Аято не смог ко мне присоединиться — у него остались дела в совете. Я же спешил к родителям, поэтому счёл за благо не задерживаться в школе.

В этот день мы с отцом до вечера играли в кэтчбол, и в кровать я отправился донельзя уставшим, но почти счастливым.

И впервые за долгое время я не думал об Амаи.

========== Глава 21. Лучше без новостей. ==========

Воскресенье я полностью провёл с родителями: мы позавтракали, затем сели в машину и поехали на море на пикник. Там мы провели несколько часов: кормили чаек, кормились сами, ходили вдоль по берегу, даже зашли по колено в воду. Дома мы заказали несколько пицц и до самого вечера смотрели документалку Джеральда Даррелла, а вечером мы с моим стариком вышли покидать мяч.

И я полностью забыл об Амаи.

Но, к сожалению, никто не отменял понедельники: девятнадцатое мая наступило внезапно, как бомба, сброшенная на голову. По дороге в школу я заметил на досках объявлений несколько листков с портретом Амаи и крупной надписью чуть ниже: «Пропала».

В Академи же жизнь шла своим чередом. Перед занятиями Аято созвал всех членов кулинарного клуба и предложил выбрать временно исполняющего обязанности президента, выдвинув Цубурая. Все единогласно поддержали это решение, и совет почти тотчас же выпустил соответствующий указ, который гласил, что на время отсутствия Амаи Одаяки Цубурая Шоку назначается на её место. В случае, если она не вернётся в течение недели, он перманентно переходит на должность главы кружка. Если же Одаяка объявится во время учебного года, президентство ей вернут, Цубурая же перейдёт на место вице-президента.

Все члены кухонного объединения одобрили этот текст, и каждый из них, похлопав Шоку по плечу, по очереди вышел из кабинета совета. Никто особо не переживал за Амаи, не беспокоился о ней: пропала и пропала, чего тут думать. Это равнодушие несколько покоробило меня, но потом я вспомнил, в какой стране находился, и мне в голову пришла догадка, что они на самом деле очень даже грустят, просто тут не принято это демонстрировать. В конце концов, именно в Японии изобрели странноватое выражение «Слёзы за маской улыбки».

Или, может быть, я просто хотел в это верить.

Во время большой перемены завуч вызвала Аято к себе, и это заставило меня напрячься. Я понимал, что тело Амаи вряд ли когда-либо обнаружат, но всё же заволновался: я ведь тоже считался сообщником преступления.

Как оказалось, ничего такого не случилось, просто наша медсестра уезжала в столицу на курсы повышения квалификации — медицинскому персоналу, работавшему в учебных заведениях, это вменялось в обязанность. Наша медсестра Секине-сенсей проходила такие курсы раз в год, иногда, правда, такое время выпадало на лето. В этот раз немного не повезло, и нужно было срочно найти кого-нибудь, кто бы подменил нашу медсестру на неделю. Как оказалось, такого человека уже подобрали; нужно было всего лишь выпустить соответствующий указ.

А в конце дня я отправился в свой клуб. Мы с ребятами давно не делали фотовылазок на угодья нашей школы — раньше у нас существовала такая традиция, но этот учебный год, вернее, его начало оказалось таким бурным, что мы все как-то забыли об этом. Для поднятия общего духа команды я повёл их во внутренний дворик для того, чтобы сфотографировать деревья и кусты (а иногда — и людей).

И здесь, под тёплым майским солнцем, мне наконец-то удалось немного расслабиться. Я нацеливал объектив на фонтан, всеми силами стараясь, чтобы Ямада Таро со своей унылой книгой не попал в кадр.

Через линзу камеры я видел кусты лавра с их глянцевыми плотными листочками, ветви цветущих вишен и яблонь — они уже начали облетать, но всё равно смотрелись прекрасно, — волшебное голубое небо с лёгкими, как пух, облачками. И в такие моменты мне ещё явственнее казалось, что нет ничего чудеснее природы и тех картин, которые она призвана создавать.

Я опустил камеру пониже, чтобы запечатлеть фонтан ещё раз, и от неожиданности вздрогнул и чуть не выронил аппарат: мимо меня, на довольно опасном расстоянии, прошла какая-то женщина.

Она балансировала двумя подносами с какими-то колбами и одноразовыми шприцами, параллельно пытаясь ступать ровно на высоких каблуках. Её ноша опасно покачивалась при каждом шаге, то и дело грозя упасть на землю.

Одета она была в весьма легкомысленный белый короткий халат, обтягивающий её фигуру настолько, что казался второй кожей. Сквозь полупрозрачную светлую ткань просвечивало нижнее бельё, но её это, судя по всему, не беспокоило: на симпатичном лице в форме сердечка застыло выражение полнейшей безмятежности. На густых волнистых волосах, каскадом спускавшихся по спине, сидела небольшая шапочка с красным крестом, а на высокой груди висел бейдж, вглядываться в который было запрещено законом.

Она неловко шагала на своих ходулях, то и дело пытаясь посмотреть вниз, но это ей не помогло. Как только она поравнялась с фонтаном, произошло неизбежное: она споткнулась и упала, выронив оба подноса. Я подошёл на помощь, и мы вместе с Ямада Таро начали собирать одноразовые шприцы. Дамочка в халатике тоже опустилась на колени — это вышло у неё не особо изящно — и присоединилась к нам, причитая:

— Ой, извините! Я такая неуклюжая… Наверное, это всё от нервов; знаете ли, у меня сегодня первый рабочий день в старшей школе. Раньше я работала только в младшей, а тут всё не так, поэтому… Ой, кажется эта колба раскололась… Какая досада!

— Ничего страшного, сенсей, — Ямада вежливо улыбнулся. — Думаю, никто этого даже и не заметит.

— Правда? — она с надеждой посмотрела на него. — Ой, а вы… Не могли бы помочь мне донести это до лазарета? Боюсь, если пойду туда одна, то опять что-нибудь уроню…

— С удовольствием, — Таро взял у меня один из подносов и выпрямился. — Пойдёмте… Не расслышал вашего имени, сенсей…

— Муджа Кина, — она прижала к груди второй поднос, отчего несколько колб чуть было не соскользнули на землю. — Я замещаю Секине-сенсей, но в будущем, может быть, останусь тут насовсем: говорят, в старших школах трудно, и одной тут не справиться.

Они направились ко входу в здание, начисто игнорируя меня. Честно говоря, меня это только позабавило: я привык к тому, что японцы на первых порах старались держаться подальше от иностранцев, особенно тех, чей цвет кожи заметно отличался от их собственного.