***

Девятнадцатого апреля я шёл в школу в полной гармонии с собой, мечтая о том, как снова встречусь с Аято. Теперь нас с ним объединяла общая тайна, и это невольно будоражило мне кровь.

Конечно, меня весьма волновал тот факт, что Гейджу рисовал моего любимого обнажённым с натуры, но, немного подумав, я решил списать это на издержки вдохновения. Да и вообще, Аято представлял собой идеальную эстетическую картину; тут любой человек искусства бы не устоял.

Мне не было понятно, почему Аято оказался в долгу у Гейджу, но я счёл нужным благоразумно не углубляться в эту тему: если мой любимый захочет, он сам мне об этом расскажет, когда будет готов.

В школе же меня ждали приятные хлопоты в клубе, не такой уж приятный процесс обучения и общение с людьми с разной степенью очаровательности.

Почему-то Ямада Таро и его сестра-первоклассница взяли себе в привычку обедать с нами. Я слишком долго пробыл в Америке и несколько подотстал от местной светской жизни, но, судя по отголоскам сведений, уже успевших устареть, Аято умудрился внедрить Ханако (так звали Ямада-младшую) в кулинарный клуб, куда она и хотела, и теперь эти двое искренне считали президента школьного совета своим первейшим другом.

И с планами Аято это вполне согласовывалось: он явно благоволил к Таро, но пока не давал ему никаких авансов.

После уроков я отправился в клуб: мы рассчитывали провести мини-совещание, на котором надлежало обсудить пару мелких вопросов. Справившись с этим за сорок пять минут, мы благоразумно решили устроить себе сегодня небольшой отдых и разошлись по домам.

Я заглянул попрощаться с Аято, но почему-то не застал его в кабинете совета. Куроко, с огромной скоростью набиравшая текст на клавиатуре компьютера, при виде меня отвлеклась от своей работы и сообщила, что президент ушёл полчаса назад.

— Кажется, его ждали в кулинарном клубе, но я не уверена, — вымолвила она, постукивая длинными пальцами по столу.

Я поблагодарил её и ринулся вниз. Нет, я вовсе не был сталкером; мне просто казалось простой данью вежливости попрощаться с лучшим другом.

В кулинарном кружке царил настоящий сумасшедший дом: внутри ощутимо пахло горелым, а участники, бегая туда-сюда, выносили из помещения посуду, мелкие электроприборы и поваренные книги.

В обеих комнатах — и на кухне, и в малой столовой, которую почему-то называли «чайной», — висел чад, но, к счастью, кто-то догадался раскрыть настежь окна, поэтому дым не тянуло в коридор.

Вся варочная панель, на которой творила чудеса Амаи и её соратники, была залита белой углекислой пеной. Напротив этого ужаса стояли Аято с огнетушителем в руках и сама Одаяка, находившаяся явно в расстроенных чувствах.

Амаи Одаяка училась в выпускном классе и возглавляла кулинарный клуб с первого своего года обучения. Она была довольно симпатичной: маленький носик, умильная улыбка, большие глаза и милая причёска-боб, визуально придававшая ей ещё больше очарования. Её редко можно было увидеть без косынки — атрибута, который ей весьма шёл, — а также фартука, который она снимала лишь на время уроков. На кухне Амаи являлась настоящей кудесницей: она готовила блюда, достойные шеф-повара с миллиардом мишленовских звёзд (или как там они друг друга ранжировали). На каждое торжество, на каждый фестиваль, на каждый праздник Амаи представляла идеальные кушанья, которые прекрасно смотрелись бы и на столе самого императора.

Характер у этой девочки, правда, был совсем не таким сладким, как фамилия: она было довольно склочной и вздорной, хотя изо всех сил старалась играть роль добренькой и славной.

Есть такие люди, которые имеют привычку срывать своё раздражение на других, так сказать, «спускать пар», и после этого они чувствуют себя просто прекрасно, впоследствии общаясь с теми же, на кого не так давно набрасывались, так, как будто ничего не произошло. Ни о каких извинениях речи, естественно, не шло.

Конечно же, Амаи «спускала пар» только на тех, кто стоял в пищевой цепочке ниже её: на своего младшего брата (я сам видел это и, честно говоря, меня подобное зрелище немало напугало), на своих соклубников и на тех, кто учился в школах на ступень младше, а иногда — и на наших первоклассников.

Я терпеть не мог подобное и один раз даже высказал Одаяке здравую мысль о том, что снимать раздражение неплохо бы с помощью ударов по боксёрской груше или криков в подушку, ведь эти предметы — неодушевлённые, у них нет чувств, стало быть, и обидеть их невозможно. Амаи тогда сладенько улыбнулась и сказала, что ей жутко стыдно, что она позволяет себе подобное невероятно редко, а также что она обязательно извинится перед теми, на кого напустилась. Все три утверждения оказались ложью, но больше вмешиваться я не стал, хотя порой хотелось. Одаяка продолжала срываться на тех, кто слабее и менее защищён, но благодаря бесспорному кулинарному таланту ей всё сходило с рук.

И на этот раз досталось Ямада Ханако.

Первоклассница стояла чуть поодаль, стыдливо опустив голову и сложив руки впереди, а Амаи, уперев кулаки в бока, на повышенных тонах выговаривала ей:

— Идиотка! И о чём ты только думала?! Дура набитая, нельзя было у меня спросить?! Я же ясно сказала: ничего не трогать без моего дозволения! Что мы теперь будем делать? Фестиваль на носу, а готовить мы не сможем, и всё — благодаря тебе, неуклюжая свинья!

Ханако покраснела и часто заморгала.

— Но… Ты же разрешила… — робко начала она, но Одаяка резко её прервала:

— Ты сожгла всю кухню! Мне не нужны такие разини, как ты! Как только ты наведёшь здесь порядок, то сразу же вылетишь из моего клуба!

Ханако всхлипнула и поднесла руку к глазам. Аято, нахмурившись, поставил огнетушитель на пол и, кинув взгляд в сторону коридора, спокойно вымолвил:

— Пожалуй, достаточно, Амаи-семпай. Думаю, Ханако прекрасно осознала свою вину.

— Эта тупица… — Одаяка шумно втянула в себя воздух. — У меня просто нет слов!

— Семпай, но виновата не только она, — Аято склонил голову набок. — Ханако — новичок в клубе, и она никак не могла знать, что панель неисправна. По своему статусу вы должны были проследить за ней и за тем, что она делала, не говоря уже о том, что не стоило позволять себе таких грубых выражений.

Я открыл рот, чтобы тоже вступиться за несчастную первоклассницу, но меня неожиданно прервали.

— Вот именно, — раздался голос позади. — Не стоило.

Я круто обернулся. В дверях застыл Ямада Таро; лицо его было бледно, а губы — крепко сжаты. И ещё никогда я не видел такого выражения решительности в его глазах.

— По какому праву с моей сестрой разговаривают в таком тоне? — резко спросил он. — Да, Ханако ошиблась; такое бывает, но разве можно так себя вести?

Амаи ахнула и покраснела. На её лицо тут же вернулась знакомая сладенькая улыбочка.

— Ах, что ты, Таро, — проворковала она. — Я вовсе не хотела… Видишь ли, я очень испугалась, когда увидела огонь и дым, и подумала, что нас ждёт настоящий пожар. Я ведь пережила такое в детстве, и с тех пор у меня травма… Я не имела намерения срываться на Ханако, просто страх и паника — плохие советчики.

Она повернулась к младшей Ямада и протянула ей руки.

— Извини меня, Ханако, — голос Амаи так и сочился сахаром. — Я не хотела тебя обидеть, просто сорвалась из-за ужаса… Я как-нибудь расскажу тебе, что я пережила в детстве, и тогда ты меня поймёшь. Мне очень жаль, если я причинила тебе боль, и я готова искупить свою вину чем угодно.

Ханако так и стояла, глядя в пол, и не приняла руки Амаи. Собственно говоря, я её понимал: после такого вряд ли захочется вообще общаться, что уж говорить о тактильном контакте.

Амаи закусила губу и склонила голову.

— Понимаю, — промолвила она, опуская руку. — Ты сердишься на меня. Что ж, ты имеешь на это право, особенно после того, что я тебе наговорила. Очень надеюсь, что смогу это загладить. А пока… Ханако, как насчёт того, чтобы стать вице-президентом моего клуба?

Парень в клетчатом фартуке по фамилии Цубурая — он до сих пор занимал означенную Одаякой должность — остановился, как вкопанный, с тостером в руках и уставился на Амаи. Последняя же заискивающе улыбалась, поглядывая то на Ханако, то на Таро, и совершенно не обращая внимания на несчастного.