– Пап, съезди в мастерскую и возвращайся.

Он нагнулся, уперся ладонями в бедра.

– Я завтра приеду, ладно?

– Нет, – заупрямилась Аня.

– Они развели тебя. Это урок. Нужно тщательно выбирать друзей.

– Дело не в них.

– Утро вечера мудренее. – Он приподнял ее подбородок пальцем, улыбнулся. – Завтра в торговый центр сходим, мороженое поедим. Твое любимое, фисташковое.

Она терпеть не могла фисташковое мороженое.

Не слушая уговоров, отец открыл дверцы автомобиля. Магнитола шипела помехами. Аня заметила, как нахмурился папа.

– Дуй домой, – бросил он, садясь за руль. – Все устаканится.

Шум помех смешивался с шелестом ползущего по тротуару бумажного сора, целлофана и прелой прошлогодней листвы.

«Пускай она сломается», – взмолилась Аня.

Машина тронулась, покатила, разбрызгивая лужи. Затлевшие фонари оттенили унылые каркасы за оградами.

Аня смотрела, как уезжает отец, и задавалась вопросом, увидятся ли они снова? Не найдут ли ее окоченевшей в постели, с остриженными под ноль волосами?

Звездочки фар потухли в сумерках. Аня побрела к подъезду, опустив голову, подобрала рыжий осколок кирпича, валявшийся у бордюра.

«Я ей не сдамся», – твердо решила она.

В подъезде Аня убедилась, что за ней не наблюдают, и вызвала лифт. Слушая скрип лебедок, встала напротив кабины и крепко зажмурилась. Створки дверей отворились лязгнув.

– Получай, – прошептала Аня.

Кирпич полетел в кабину. Зазвенело, осколки осыпали пол. Лифт стал свободным, безопасным.

– Выкуси, – сказала Аня.

Hanter1971: «Закройте зеркала, они усиливают ее влияние».

SannyaNindzia: «Если убрать зеркала, она исчезнет?»

Hanter1971: «Нет, но активность снизится. Если она наберется достаточно сил, станет очень опасной».

Вспоминая свой диалог с Экзорцистом, Саня вдруг ощутил прилив злости. Надутый индюк, Экзорцист притворялся специалистом по всему на свете, но сам сидел в своей безопасной берлоге, обложился книгами и лишь читал о паранормальных явлениях. Теоретик, он не нюхал пороха, а Саша нюхал. Порох пах полиролью, которой начищали пол в крематории.

Мама, завсегдатай психологических тренингов, учила, что из любой ситуации надо извлекать пользу. Что ж. Один плюс таки был. Это жуткая неделя сблизила его с Катей. Расставаясь на лестничной клетке, она даже чмокнула Сашу в щеку. Конечно, вовсе не тот поцелуй, о котором он мечтал вот уже четыре года, но и так сойдет…

– Мам, ты дома?

Квартира ответила тишиной. Тишина была ложной. Прислушавшись, Саша различил какофонию звуков: бурчание труб, вой ветра за окнами, подозрительный шорох из спальни.

– Ма?

Саша запер дверь, щелкнул выключателем. Коридор осветился – тьма попятилась в смежные помещения. Он выгрузил уоки-токи на тумбу, медленно разулся.

Темнота казалась притаившимся, изготовившимся к прыжку зверем. Фантастическим хищником о четырех головах, по числу комнат.

– Спокойствие, только спокойствие, – Саша спародировал интонации Карлсона. Повесил на крючок куртку. Подошел к приоткрытой межкомнатной двери. Там, в маминой спальне, сторожило ростовое зеркало, сквозь которое твари из преисподней могли войти, не пригибаясь.

Саша закатал рукав и сунул пятерню в щель. Будто в прорубь: темнота сожрала кисть. Он похлопал по стене, сжавшись от мысли, что чьи-то острые зубы сейчас вопьются в мясо, освежуют.

Пальцы нащупали выключатель. Вспыхнули лампочки, прогоняя темноту. Тот же трюк он проделал в остальных комнатах. Хмыкнул, удовлетворенный.

Слух уловил шуршание.

Саша выскочил из кухни. Свет в коридоре погас. Зато горела красная лампочка уоки-токи. Будто глаз, выискивающий добычу. Шкала громкости колебалась. Держась у стены, Саша добрался до выключателя – и люстра засверкала поддельным хрусталем. Громкость на шкале рации опустилась до нулевой отметки. Ни шороха, ни чужого дыхания из динамиков – дыхания, которое ощущаешь физически: теплые волны воздуха и смрад раскопанной могилы.

– Все хорошо, – сказал Саша пустой квартире.

В ванне, зажмурившись, он залепил зеркало пакетом. Если там и было какое-то лицо, то лишь сморщенное отпечатанное на целлофане лицо Анджелины Джоли.

Похвалив себя за усердие, Саша стал раздеваться.

Жизнь начиналась. Как его только не дразнили за семнадцать лет: очкариком, прыщавым, чебурашкой. Он избавился от очков. Прыщи исчезли с возрастом. Скоро он разбогатеет и сделает пластическую операцию, чтобы уши не торчали. Поступит в университет, где никто его не будет называть Чижиком. А Катя… пусть как угодно зовет, лишь бы рядом была.

Саша вытащил линзы, положил в контейнер с раствором. Поморгал. Очертания занавешенного зеркала, стиральной машинки, рукомойника привычно троились. Струя ударила из раструба, Саша встал под душ, наслаждаясь горячей водой. Он любил, чтобы кожа раскраснелась от почти кипятка.

Ванну заволокло паром.

«Катя, – размечтался Саша, усердно избегая мыслей о тенях за порогом. – Сладкая, длинноногая, волосы благоухают цветами. А губы…»

Он агрессивно драил себя мочалкой. Воображал Катю: она входит в ванную, на ней белое кружевное белье.

«Защити меня», – говорит Катя, и он клянется: «Никому не позволю причинить тебе боль».

«Мой рыцарь»…

Он улыбнулся, втирая шампунь в шевелюру. Клок волос спикировал, прилип к эмалированному дну. Саша поднес руки к глазам. Зарождающаяся эрекция тут же сошла на нет. Пальцы были облеплены волосами. Он ощупал затылок, нашел проплешины. И на висках. И на темечке.

Струи омывали плечи, сбивали отчекрыженные патлы. Ванна напоминала пол в парикмахерской после хорошей стрижки. Саша заскулил от ужаса. Отдернул шторку; локоть задел кран, и серебристый «гусак» спихнул в раковину контейнер с линзами. Прозрачные лепестки канули в слив.

Но не линзы тревожили Сашу.

Пакет больше не завешивал запотевший многогранник.

– Черт, черт, черт! – Саша перешагнул через бортик, целлофан мокро чавкнул под пяткой. Приплюснулась Джоли. – Гадство! – наполовину ослепший, Саша близоруко щурился. Абрис головы двоился в многограннике. Пар казался химическими ядовитыми испарениями.

Отпечаток руки возник на зеркале, словно невидимка шлепнул ладонью. Незримая пятерня съехала вбок, очищая амальгаму от конденсата.

«Я ей не нужен, – думал панически Саша. – Ей Анька нужна».

Он вылетел из ванной, разбрызгивая воду. Но туман никуда не девался.

В коридоре шипело. Уоки-токи дразнился помехами. Свет опять погас. Саша метнулся на кухню, где оставил телефон: белый прямоугольник сливался с белой скатертью, Саша нашарил его вслепую.

Она была здесь, за спиной. Она отражалась в защищающем экран стекле. Щупальца-отростки ползли по обоям.

«Аньку забирай! Не меня! Не…»

Невероятной силы лапа схватила за волосы и подняла. Босые ступни болтались в двадцати сантиметрах над полом, капала вода, падали хлопья пены. Саша замычал от боли – слезы омыли зыбкий деформированный мир. Корни волос трещали. С хрустом тело врезалось в холодильник. На дверцах отпечаталось красное пятно.

Зазвонил оброненный телефон.

«Мама», – загорелось на дисплее.

Саша брыкался в воздухе, сучил ногами, тщетно отбивался. Щупальца обвили запястья, распяли. В живот вонзился металл. Пара лезвий проткнула кожу и жир – и стало горячо. Ножницы чавкнули, кровь хлестала из раны. В расфокусе проступило лицо. Пылающие дикие глаза изучали человека. Под их лучами мышцы ослабли, моча оросила столешницу.

Ножницы щелкнули, вырезая багровый шмат, суставчатая рука подплыла к пасти. Пиковая Дама поглотила кровавый бутон.

«Это мой пупок», – подумал Саша отрешенно.

Спина врезалась в какую-то преграду – посыпались осколки, ветер опалил голое тело, замельтешило: небо-земля-небо.

И жизнь закончилась.

Редкие автомобили катили по влажно мерцающей междугородней трассе. Салоны – как компактные аквариумы со светом и фигурками пассажиров внутри. Филиалы уюта в ветреной ночи. Люди спешили домой, болтали по телефонам, строили хрупкие планы. А окрест простирались холодные угрюмые леса. Пики сосен покачивались на фоне беззвездного удушающего неба. Облака проглотили луну и поливали асфальт ледяным дождем.