Хоть это происходило и раз в день, я не ответила ни на один звонок.

Я знала, что это кончится не очень хорошо. Я также знала, что она позвонит и на следующий день. И, возможно, на следующий. Она не будет сердиться на меня. Ее голосовые сообщения не становились горячее.

Нет.

На следующий день позвонил бы отец.

Его слова звучали бы горячо, но от них веяло бы холодом.

Интересно, хватит ли у меня смелости не ответить на его звонок?

По правде говоря, я была удивлена, что не сдалась и не ответила на один из маминых звонков.

Но я этого не сделала, потому что во время моей долгой поездки по стране я поняла о себе, по крайней мере, одну вещь: она была спусковым крючком. Как и мой отец. Они были спусковыми крючками, которые посылали меня вниз по пути права на чувства, ощущая себя при том ничтожной. Путь, где по какой-то причине я не могла контролировать свои действия. Я делала то, что в меня заложили. Я делала то, что от меня ожидали. Они щелкали переключателем, и все, что могло быть мной, исчезало, а все, что было во мне воспитано, включалось и брало верх.

Из-за этого в течение последних трех лет я делала все возможное, чтобы быть уверенной, что любой человек, причастный к нанесению ущерба имени Хэтуэй, заплатит по полной.

Развод был позором. Мой брат жил с самой холодной сукой, которую когда-либо видело Западное побережье за последние двадцать лет. За это время она высосала всю радость из моего когда-то веселого, дурашливого, милого старшего брата, превратив его в зомби без разлагающейся плоти, но с привычкой работать слишком много. И не смотря на все это, он бы скорее отрубил себе руку, чем оставил ее.

Развод был не для семьи Хэтуэй.

Никогда.

Мама и папа не винили меня за то, что Конрад меня бросил. Они винили его. Никто не бросает Хэтуэй.

И таким образом, они поддерживали каждый эгоистичный, бездумный, безумный шаг, который я делала, чтобы испортить им с Мартиной жизнь.

При этой мысли телефон перестал звонить.

Я опустила руку на колени и посмотрела вверх. И только тогда я увидела, что припарковалась перед чем-то, похожим на магазин, но на окне, золотыми буквами с черными краями, было написано: «Спортзал Грузовика».

Я посмотрела за вывеску и увидела, что это не какой-нибудь старый спортзал. Это был боксерский зал.

Он заинтриговал меня, но мое внимание привлек большой плакат, прислоненный к внутренней стороне окна рядом с дверью, который с гордостью объявлял: «Дом Юношеской боксерской лиги Магдалены».

Мой сын, Оден, занимался борьбой.

В тот момент, когда он начал этим заниматься, мои родители сошли с ума (тихо), пребывая в ужасе от того, что он не обратил свое внимание на что-то вроде поло, стрельбы из лука или парусного спорта.

Конрад, всю свою жизнь занимавшийся спортом, был вне себя от счастья.

Что касается меня, то мне не нравилось смотреть, как другие мальчишки пытаются прибить моего сына к ковру. Меня это огорчало. И, к сожалению, я не очень хорошо это скрывала.

В конце концов, у Одена все неплохо получалось. Он также дошел до того, что не любил видеть меня на своих матчах, и не только потому, что обычно я использовала эту возможность, чтобы противостоять Конраду и/или Мартине, но и потому, что я пыталась его поддержать. Однако, поскольку я действительно хотела, чтобы он выбрал бейсбол, я не смогла продемонстрировать эту поддержку.

Но, глядя на этот плакат, я знала, что молодежные спортивные программы всегда нуждаются в деньгах, занимаются сбором средств, продают шоколадные батончики или мамы устраивают распродажи выпечки.

И я намеревалась устроить массовую домашнюю распродажу. Продать все старое, чтобы привезти новое. И так как оба моих деда и бабушки, а также родители обеспечили меня солидными трастовыми фондами, на которые я более чем комфортно могла бы жить, деньги мне были не нужны.

Я намеревалась отдать вырученные от домашней распродажи деньги на благотворительность.

Глядя на эту табличку, я крепче сжала телефон, схватила сумочку и распахнула дверцу машины. Выйдя из машины, я подошла к двери спортзала и, прежде чем мужество покинуло меня, протиснулась внутрь.

Едва я успела войти, как услышала:

— Отличная тачка.

Я посмотрела налево и увидела мужчину в спортивных штанах и свободной майке, ткань по бокам которой свисала почти до талии, обнажая мускулистые ребра. Он смотрел в окно на мою машину.

У меня был черный Мерседес SLK 350. Красивый автомобиль. Машина, которую я любила. Машина, которая была нелепа для матери двоих детей, а через несколько месяцев может оказаться нелепой для зимы в штате Мэн.

— Спасибо, — ответила я.

— Нужна помощь? — это донеслось с другой стороны, и я снова повернула голову, чтобы увидеть приближающегося ко мне мужчину. Он был высок, выше Конрада, выше Микки (который тоже был выше Конрада). Крепкого телосложения. Грубоватый.

И великолепный.

Мужчины штата Мэн.

Кто же знал?

— Привет, — ответила я, когда он продолжил свой путь. — Я ищу человека, который знает о боксерской лиге.

— Какой именно? — спросил он.

В этом сонном городке их было больше одной?

— Младшей, — ответила я.

Он остановился в нескольких футах от меня и скрестил руки на груди.

— Это я.

— О, превосходно, — пробормотала я, глядя на него и думая, что он почти так же красив, как Микки (но не совсем), что было довольно сложно.

— У вас есть ребенок, которого вы хотите записать? — спросил он.

— Нет, мой сын занимается борьбой, — сказала я ему, гордо расправляя плечи. Рефлекторное движение, которым должна бы обладать любая мама (по моему мнению), даже если бы она не была так взволнована избранным им занятием. Он ухмыльнулся. Это тоже было почти также разрушительно, как и у Микки, но не совсем.

— Борьба сойдет, — пробормотал он.

— Да, — согласилась я. — В общем, мне просто интересно, принимает ли Юношеская лига пожертвования?

— Если имеете в виду деньги, то, черт возьми, да, — сказал он на удивление грубо. — Если имеете в виду экипировку, и она новая, то еще одно да. Но если имеете в виду экипировку, находящуюся в пользовании, я должен взглянуть. Детям нужно хорошее барахло. Не люблю, когда они ведут спарринг в чем-то, что должно защищать их, но может в конечном итоге причинить боль.

Я думала, что это хорошая политика, но он, очевидно, уже знал об этом, поэтому я не поделилась своими мыслями. Я сказала:

— Я имею в виду деньги. В каком-то смысле. Или не в каком-то, так как это определенно деньги. То есть… будут ими. Видите ли, я только что переехала в Магдалену, и устраиваю домашнюю распродажу. Я подумала, что, возможно, лига могла бы использовать вырученные деньги.

На это он улыбнулся, что тоже было привлекательно, убрал руки со своей широкой груди, положил их на бедра и постановил:

— Отличная идея.

Затем он повернулся, направился от меня прочь, продолжая говорить:

— Зайдите в офис. Я дам вам номер Джози. Держу пари, у большинства мам есть барахло, которое они продадут. Если вы встретитесь с Джози, сможете сделать это.

— Джози? — спросила я, решив, что лучше всего последовать за ним, что я и сделала, каблуки туфель, которые были на мне и, я была уверена, у моей матери тоже (во всевозможных цветах), издавали на деревянном полу приглушенные звуки.

— Моя жена, — сказал он, поворачивая голову и глядя на меня через плечо. — Она взяла на себя сбор средств.

Взяла на себя? Это создавало впечатление, что раньше она не вмешивалась, и мне это показалось странным.

Я так подумала, потому что не важно, в чем бы Конрад не участвовал, ему было нужно, чтобы это делала я. Например, чтобы я устроила сказочный званый обед, или показалась на деловом ужине в подходящем платье и была очаровательна, или стала членом правления благотворительной организации. Я делала это не просто так. Я отдавала ему все, что у меня было.

— А, хорошо, — сказала я в спину мужчине.