А потом были купание в холодной по-осеннему воде, гонка по полям, еще не принадлежавшим ему. Женитьба на принцессе и… разговор по душам с вроде бы довольным, но тем не менее чем-то обеспокоенным другом… То, что ему рассказал Кот, с трудом укладывалось в рамки его понимания. Но другу он поверил. Поверил сразу и беспрекословно. Поверил и стал искать информацию. Кое-что о Мире и его правилах рассказали тетрадки его отца, выкупленные у братьев, по счастью, те не успели пустить их на растопку печи. Кое-что помогли прояснить книги, хранящиеся в замке, когда-то принадлежавшем Великану. Там же, при разборе завалов в одной из многочисленных кладовых, был найден Меч.
А потом были уроки у мастеров по владению им. И были поиски ответа на вопрос: что делать, если?.. И была надежда, что это «если…» никогда не наступит. Но прошел год, и надежда умерла… В Мире за все надо платить. Но должен ли платить Друг за любовь? Должен ли кто-то платить пусть и в чужом, но Мире, за его – человека – безбедное житье, купленное такой ценой? На все вопросы для самого себя он ответил отрицательно. И потому в один из солнечных осенних дней шагнул в провал из марева вслед за Котом…
Мужчина уселся в кресло, плеснул себе вина в бокал, отпил глоток и снова невидящим взглядом уставился на огонь. В том Мире была ночь… Было холодно, и моросил дождь. Кот почему-то превратился в высокую, тощую фигуру, всю в черном. Когти, претерпев изменения, стали двумя огромными ножами. Сам же человек из стройного блондина неожиданно для себя превратился в лысоватого толстячка-брюнета. Камзол стал халатом, а сапоги – шлепанцами, одетыми на босу ногу. Но меч, меч остался Мечом…
Мужчина поставил пустой бокал обратно на столик и поплотнее закутался в мягкий шерстяной плед. Чтобы Кот смог вернулся обратно, Домой, в том Мире его следовало убить… Убить было непросто. Во-первых, он не помнил хозяина и сопротивлялся, а во-вторых, почему-то весь раскатывался на мелкие черные шарики, которым нельзя было дать срастись обратно вместе.
Кроме того, желательно было предотвратить убийство ничего не подозревающих, беззащитных и ни в чем не виноватых аборигенов. Жертвами Кот всегда выбирал девушек. Может, их потом было вкуснее есть? Он не знал. Может, как блюдо они выглядели более эстетично? Ему трудно было судить о красоте аборигенок чужого Мира. А возможно, сказывалась некоторая доля ревности в отношении хозяина и Принцессы… Ведь свое внимание человек делил между ними. Кто знает? Да и сути это не меняет. Кота следовало остановить, желательно до убийства выбранной им жертвы. И вернуть домой. Потому что это был Друг. Потому что потом год можно было жить спокойно. Потому что… это была любовь. А остальное? Остальное надо было преодолевать. Вместе.
Человек поудобнее вытянул ноги. Вернуть домой Кота удавалось всегда. Предотвратить убийство – нет. В первый раз Кот вскочил на что-то железное и сильно грохочущее… В голове всплыло слово: «Мотоцикл». Кроличьих Дыр рядом в пространстве не было, и он нагнал его лишь в каком-то заброшенном здании, когда все было кончено… Как правило, жертвы его животного на человека не производили особого впечатления: они дурно пахли, были грязные и неряшливо одетые. Так что чувство сожаления смешивалось с чувством брезгливости.
Мужчина громко щелкнул пальцами, и моментально возникший на пороге зала слуга внес в комнату кальян. Затянувшись, человек продолжил воспоминания.
Иногда все заканчивалось благополучно. И намеченная жертва даже и увидеть ничего не успевала, как человека и кота выносило обратно, в их Мир. Переход выплевывал их на камни, прямо рядом с родником. Так что потом можно было пить, пить, пить… Долго. Взахлеб. Не останавливаясь. И потом, потом – вытянув ноги, молча сидеть на острых камнях, без сил привалившись к шершавым корням векового дерева. Так продолжалось десятилетиями. Но в этот раз, в этот раз все сложилось несколько иначе…
Мужчина задумчиво потер переносицу: «Девушек было двое. Они были опрятно одеты. Чисты и хорошо пахли». (Перед глазами почти постоянно стояла распластавшаяся на белом полу фигурка девушки в небесно-голубом пальто. Красное пятно на этой небесной голубизне, расплывающееся все шире и шире. И ее подруга с бешено сверкающими кровавой яростью глазами…)
«На кого Кот напал в этот раз? И почему он на них напал? Ответов на эти вопросы пока не было. Но он их найдет. Обязательно. Не будь он Маркиз де Карабас», – человек холодно усмехнулся.
За окном надрывно взвыл ветер. «Ничего, до следующего дня осеннего равноденствия впереди еще целый год. Он найдет ответы…» – мужчина улыбнулся. Улыбка вышла почти нежной, если, конечно, не смотреть в эту минуту в его глаза…
После полуночи
Я, чуть прихрамывая (во-первых, разбитое колено давало о себе знать, а во-вторых, просящий каши ботинок не добавлял скорости), брела по вымощенному фигурной плиткой сырому от дождя тротуару. Кожаные ботинки равнодушно втаптывали в камень мокрую, опавшую с деревьев листву. Их черные носы то пропадали в ее черно-желтом разнообразии форм и размеров, то вновь выныривали на поверхность тротуара.
«Словно парусники в бурю», – мелькнула в абсолютной пустоте сознания эта нелепая мысль. Казалось бы, где парусники и море, а где я и мой хлюпающий полуоторванной подошвой ботинок?
«Вот бриги накрыло огромной волной так, что их носы зачерпнули соленую воду моря, а вот они опять вынырнули, все еще живые и способные плыть….» – рассуждала я, представляя себе бушующие воды океана, близость скал с их каменными пиками, торчащими из воды и готовыми пропороть брюхо любому, кто неосторожно приблизился к ним. И то уходящие по самые кончики мачт под воду, то вновь появляющиеся из недр морской пучины и упорно карабкающиеся на гребень волн, пытаясь на них удержаться, не провалившись обратно в бездонную бездну моря, корабли.
«Наверное, желание жить присуще всем, даже неживому, – рассуждала я. – И опавшим листьям не нравится, когда их топчут, и корабли не хотят тонуть, и человек не хочет умирать. – Я судорожно сглотнула. – Но корабли тонут, листья топчут ногами, а люди умирают. Почему?»
Я остановилась, ссутулившись, затем подняла воротник мокрого, грязного, тяжелого от пропитавшей его воды пальто с болтающимися на ниточках пуговицами и, глубоко вздохнув, посмотрела на Небо.
Видимо, так устроен человек, что когда с ним или около него что-то случается, он требует ответы от Неба.
А иссиня-бездонная чернота Неба была усеяна бело-голубыми огоньками миллиардов звезд и молчала. Да и не надо ему было говорить, само его наличие говорило за себя. В Нем ежесекундно рождались и умирали целые Галактики, превращаясь в пыль. А эта пыль или рассыпалась на атомы, или вновь обретала форму Галактик. Вот одной из таких пылинок на ботинках Вселенной и был человек. А уж рассыплется он на атомы или соберет себя в кучу, это целиком его личное дело. Во Вселенной нянек нет. Дилемму – быть или изображать, что ты есть, – каждый решает для себя сам, по праву свободы воли.
Волны Вселенной, на которых нас штормит, не зависят ни от наших желаний, ни от наших заслуг, но от нас зависит, пытаемся ли мы выплыть или предпочитаем камнем идти на дно, предоставив вместо себя окружающим лишь пустую оболочку, имитирующую личность. Эта оболочка ест, пьет, автоматически отвечает на вопросы, ходит на работу. Но сознание, чувства, то, что делает хомо сапиенса личностью, а не просто биоматериалом, т. е. именно самосознание покоится на дне моря страха, отчаянья, боли. Сам же человек становится этаким помойным бачком, смердящим фобиями, истериками, поиском виноватых.
«Так что выбираешь ты?» – мысленно задала я сама себе вопрос.
Я осмотрелась по сторонам: пустая, безлюдная аллея парка, с редкими, дающими неяркий желтоватый свет фонарями вдоль нее. Мокрый ковер опавшей листвы под ногами. Черный провал парка, с черными ветками-кольями деревьев, вырвавшихся из этой черноты на неверный свет фонарей. И бездонная глубина ночного Неба.