— Спустилась бы ко мне, — просит он.

— Если поможешь, — она открывает глаза, в них пляшут насмешливые огоньки. Перебрасывает ноги через ветку, и Кертхана ловит в объятия гибкое поджарое тело, красный лен шероховато трется об его щеку. Пахнет от рубахи медом и летними травами, душистым хмелем и земляникой.

Охотник жадно дышит этой пряной, теплой ворожбой. Потом прижимается лицом к шее женщины. Она тихо смеется, и смех ее похож на хрипловатое потрескивание огня в очаге, вместо эха серебряных колокольчиков — далекий отзвук металла, встречающего металл. Этот далекий отзвук заставляет его вспомнить, зачем он искал ее. Но тонкие, сильные руки обнимают Кертхану за шею, и прочее становится неважным.

Вместе они падают на траву, и трава эта в корнях старой груши мягче драгоценных шелков. Кертхана-Охотник вскидывает ладони, признавая себя побежденным. Отдавая себя целиком во власть победившей. Она целует его, сладко и мучительно долго, летит прочь красная рубаха, и следом за ней — охряная, и не остается ничего, кроме полога из цветущих ветвей над головой, кроме корней под землей и безудержной летней силы, текущей по ним, кроме женщины, желанной, жадной, то беспощадной к нему, то нежнее опадающих лепестков.

-Рэйе, — он шепчет ее имя отрывисто, задыхаясь от собственного желания и отвечает ей, то почти покорный ее рукам, то сам безудержный, как вырвавшийся на свободу ветер.

Позже, много позже Кертхана-Охотник глядит на переплетение ветвей над головой, слушает чужое дыхание, щекочущее ему шею. Рэйе, которую на будущий Йоль он назовет своей королевой, прижимается щекой к его груди, изрытой шрамами, едва слышно смеется. Потрескивает очажный огонь, где-то далеко бьется металл о металл. Охотник вспоминает снова, зачем искал ее, но говорить ему не хочется, и он закрывает глаза, добровольно отдаваясь теплой истоме, пахнущей медом.

И только когда Рэйе отстраняется от него, Кертхана говорит, не открывая глаз:

— Едва отыскал тебя. Это в собственном холме!

— А была необходимость искать? — в ее голосе насмешка. — Или соскучился?

— Соскучился, — легко признает Кертхана. А как не признать, если на смену усталой истоме снова возвращается желание, такое же пьяное, такое же дурманное, как тот хмель, который пьют из земли корни старой груши. — И сказать хотел. Оружейники почти закончили с твоим подарком. Нужно поглядеть, будет ли по руке.

— Оружейники? — у нее в голосе вопрос, и Охотник открывает глаза.

Она сидит, жемчужный свет стелется по плечам, чертит тени над ключицами, украдкой ласкает высокую грудь.

— Копья сделали тебе. Одно из серебра, второе — из холодного железа.

— Зачем? — Рэйе хмурится, уклоняется от его рук.

— Потому что таково твое право — носить два этих копья, — отвечает Кертхана серьезно. — Или, скажешь, нет?

— Не скажу, — она хмурится сильнее, потом трет переносицу задумчиво. Охотник следит, как падает ей на плечо белый лепесток, как скользит вниз между грудей и дальше, по худому животу. Она резко отводит руку от лица и говорит: — Но я бы предпочла револьвер.

— Нет уж, — Охотник прикусывает губу, пытается не пустить наружу усмешку. — Если случится меж нами ссора, одну рану залечить проще, чем шесть.

— Ну тебя, — она толкает его в бедро и отворачивается. Говорит, намеренно повторяя его слова: — Если случится меж нами ссора, я найду где взять револьвер.

Охотник смеется:

— Нет бы обойтись без железа. Смотри, женщина. Могу ведь виру назвать за свои раны.

Налетает ветер, сыплет на них обоих пахнущий медом грушевый снег. Старое дерево дремлет, только белеют цветы, и Кертхана-Охотник почти видит, как вскоре будут гнуться к земле ветви, тяжелые от плодов.

Рэйе упрямо вскидывает голову. Роняет с вызовом:

— Попробуй.

Он думает о наливающихся медом плодах и медленно-медленно улыбается. И одним мягким слитным движением ловит в объятья будущую свою королеву, роняет ее на траву. Целует плечи и гордую шею, и ложбинку между грудей. Потом шепчет, почти прижимаясь губами к маленькому уху:

— Шесть раз ты посеяла по мне смерть.

Она замирает в его руках, равно готовая и оттолкнуть, и ответить жаром на его жар.

— Шесть раз я посею в тебе жизнь.

— Чего-о?

Охотник тянется к ее губам, но узкие ладони упирается ему в грудь, а глаза Рэйе прищурены опасно:

— Ты это серьезно сейчас?

— Куда уже серьезнее, — Кертхана перехватывает ее руку, целует раскрытую ладонь, перечеркнутую белыми нитями старых шрамов.

— У вас же не рождается детей!

— Если усердно сеять, — он склоняется к ней, почти касаясь губами губ, — любое семя дает всходы.

— Усердно, говоришь? Ну, попробуй, — ее дыхание обжигает его, в голосе снова потрескивает огонь, но сейчас он сродни не очагу, но пожару. И Кертхана никак не можешь разобрать, чего в нем больше, угрозы или предвкушения.

Старая груша, хозяйкино дерево, сыплет на голую спину Кертханы-Охотника щекотные легкие лепестки.