Стихи есть крик: «И я здесь был».

Стихи есть зов: «Я был здесь тоже».

Стихи есть выкрик: «Вот я, Боже.

Я тоже есть. Ты не забыл?»

И все четыре стороны,

Миг прошлый, будущий, летящий

Такой вот надписью молящей

Исписаны, испещрены.

То там, то сям звучат фрагменты

Моих стишков про тьму и свет.

А коли так, то мне проценты

Должны начислить. Разве нет?

А я сижу, жую горбушку

На фоне песенки своей.

Стихосложенье – не кормушка,

Будь ты хоть трижды соловей.

Что ж, хорошо, что мне поётся,

Хоть жизнь нелёгкую веду,

Но сочинять мне удаётся

В мажорном всё-таки ладу.

Не величие замысла, нет.

Жизни важен пустяк, мелочовка:

Именины, веселье, обновка,

Сладкий сон и красивый рассвет.

Жизнь – летучих мгновений петит,

Блюдо пёстрое мелкой нарезки,

Всякий довод надменный и веский

Ей, как я понимаю, претит.

О, как ей патетичность вредна,

И при виде любого котурна

Ей мгновенно становится дурно,

И теряет сознанье она.

Ей-богу, легче стать любимым,

Чем стать родным, незаменимым.

Любимых можно разлюбить

И потихонечку забыть.

А жить без существа родного —

Как жить без молока грудного

Младенцу, что впадет в тоску,

Коль срочно не прильнет к соску.

Когда уходишь, умоляю слёзно:

«Темнеет рано, приходи не поздно».

Иль говорю: «Такой холодный день.

Ты заболеешь, свитер пододень».

Но мысленно я знаешь что сказала,

Когда тебе я свитер навязала,

И что твержу я летом и зимой:

«Мне без тебя не жить, родимый мой».

Жизнь выкидывает штучки,

И остра её клешня.

Что ж, давай ходить за ручки,

Так, как ходит малышня.

Может, коль не разлучаться,

Коли рук не разнимать,

Не посмеет то случаться,

Что боюсь упоминать.

Жить бы жизнью тесной-тесной,

Не сводя друг с друга глаз,

Чтобы только луч небесный

Мог протиснуться меж нас.

А что касается меня,…

А впрочем, всё меня касается,

Включая птичку, что плескается

Во влаге ливневого дня,

Включая утренний прогноз,

Раскаты грома отдалённые

И то, как шепчутся влюблённые,

Чей еле слышимый вопрос —

«Ты меня любишь?»

«Да. А ты?» —

Доносится из темноты.

Вот качнулась занавеска,

Прилетела эсэмэска.

Прямо с утренних небес

Прилетело эсэмэс,

Сообщая лаконично,

Что явиться надо лично

Под большие небеса,

И на сборы – полчаса.

Это значит – я живая,

И должна я, не зевая,

Без задержки, сей же миг,

Им ответив, сделать клик:

Мол, спешу на перекличку,

Скоро буду. Ставьте птичку.

Какой же восторг я тогда испытала,

Когда я впервые по небу летала.

Мы с мамой летели куда-то на юг,

И вышел пилот из кабины, и вдруг

Спросил, на меня очень весело глядя:

«Ну как?» «Покачай посильней меня, дядя».

«А ты не боишься?» «Совсем не боюсь».

Я точно ведь знала, что не разобьюсь,

Я знала, что мы прилетим, куда надо,

Что я в этом мире любимое чадо,

И всё у любимого дитятки есть.

Мне было тогда то ли пять, то ли шесть,

И мир был надёжным, уютным и прочным,

Коль были проблемы, то с зубом молочным,

Который так сильно качался во рту,

Как тот самолётик со мной на борту.

Сад поредел, потом зарос,

Потом замёрз, потом согрелся,

И всё же никуда не делся

Висящий в воздухе вопрос.

И луч пронзал его с утра,

И ветры вольные трепали,

Но на него ответ не дали

Ни луч рассветный, ни ветра.

Трепещет в воздухе: «Куда?»

И трепыхается: «Откуда

Сие немыслимое чудо

И непосильная беда?»

И новый день на свет явился

И, как положено, не сбился

Он ни со счёта, ни с пути.

Его прошу я: «Не лети,

Коль ты пришёл, случился, сбылся.

Чем суетиться и мелькать,

Давай такое извлекать

Из мига каждого и шага,

Что будет и тебе во благо,

И не позволит мне сникать».

«Ну что ж, – сказал он, – извлечём.

Ты шарь словами, я – лучом».

И снова день, и снова мой.

Он сам проник ко мне домой

Разнообразными шумами

И бликом на оконной раме,

И беспардонным сквознячком,

И тенью, что легла ничком

Мне под ноги, прервав круженье.

«Я весь в твоём распоряженье, —

Сказал мне день, – я твой, я твой,

И ты жива, и я живой.

Что будем делать? Чем займёмся?

Коль планов нет, давай пройдёмся.

Ведь мы же вроде не спешим.

Пока гуляем, всё решим».