Перед глазами тут же замелькали хаотично меняющиеся картинки: лица орков, стрелы, пронзающие небо, грива Ласлега в темной орочьей крови, блестящие копыта роханских коней, мерцающие красные молнии в отражениях на нагрудниках павших воинов и черных глазах орков…Все шло настолько быстро, что образы перед глаза, звуки вокруг и ощущения не складывались в общую картину, а шли по отдельности, а несовместимое часто сливалось в одно. Левое плечо пронзила боль – настолько сильная, что поводья выпали из руки. Орочья стрела. Буквально через секунду – еще одна стрела в груди, толчок ветра, уносящийся куда-то вперед … Слишком рано. Как жаль, что не через пару минут. И она вдохнула со счастьем свой, она наверняка знала, последний настоящий вдох. Тут же боль растеклась изнутри кипятком, прижигая все. Перед глазами Торувьель появилось темное небо, полное воронов, уже хохотавших и кашляющих своим карканьем, уже приготовившихся пожирать тела мертвых людей и орков. Появились алые молнии, окрашивающие черные облака в бордово-красный – цвет крови, которой истекали все. Был и ее любимый, бежавший в какой-то безумной попытке спасать ее. Было все – Только смерти - Смерти не было. Небо – небо такое же, как и было: темное, полыхающее, но отчего-то свободное. Вокруг было неожиданно тихо. Выжившие воины устало озирались, мертвые лежали, раскинув руки, пытаясь обнять небеса. Знакомое усталое ржание. Это ее конь - Ласлег, Торувьель знала точно. Он подошел к ней, наклонил голову совсем низко к лицу девушки. Горячее дыхание тут же ударило по коже, принося облегчение и последнюю горячую обжигающую звериную нежность. — Уходи с нашими, Ласлег, - прошептала коню она. Дышать становилось невозможно. — Уходи… Закрыть глаза, успокоиться и умереть… Тишина бурлила неясным рокотом, словно она лежала на дне реки, по которой шла флотилия судов. Боль связывающая, крутящая, такая невероятная, что уже совсем обыденная. Леголас шепчет. Он знает, что это не поможет, но трясется в попытках спасти. Она знает, что он сейчас в отчаянии и что винит себя и что может и правда – не ее это была битва, но еще будучи юной, юной как трава в лесу, она согласилась разделить с ним все отрады и все горе. У него лицо трескается, как маска, сплетение боли и ярости, его губы дрожат. Ей так хочется утешить его, но руки ее уже не слушаются. А слезы кончились. Торувьель глотает слова, напополам с кровью, текущей почему-то изо рта. — Отпусти, Лайквалассе… Как же еще он получит певчего дрозда, которого обещал ты поймать… У него твоя улыбка и волосы медовые… — И тут же спохватилась, агония видно отпустила ее и связанно она заговорила — Вздор я несу, ни к чему тебе это знать, ни к чему тебе потом испытать мое безумие. Все вздор! Ты лучше запомни, ты запомни меня счастливой: вздрагивающей в твоих руках, податливой или сопротивляющейся или пинающей тебя с беззвучным смехом еще в Мирквуде, запомни меня играющей на лютне у костра для тебя или даже той несмышленой эллет, решившейся спеть на твоем празднике. Запомни меня любой, но любимой.
Леголас смотрит, с ужасом смотрит на почти раздавленное тело. Немеет так быстро — и она онемела быстро, почти не почувствовала ничего. Болит, когда заживает. В ней заживать будет нечему. — Только обещай, что больше не будет больно. Наивно шепчет она, надеясь, что он догадается. Леголас склоняется к ней, сжимая землю рядом в иступлении, целуя и целуя и целуя. — Ты ничего не почувствуешь, — шепчет он. — Я обещаю. — Тогда прощай. Он мягко кивает, зажимает на мгновение переносицу. — А теперь посмотри мне в глаза, Синичка, — его улыбка грустная-грустная. — Смотри в глаза мне.
Не бойся душа потери, Отныне потерь не будет! Уже не будет разлуки, Лишь возвращенье и встреча.
========== Моя любовь, оставив клинок, мы с тобой пройдем еще сто дорог ==========
Комментарий к Моя любовь, оставив клинок, мы с тобой пройдем еще сто дорог OST Земля Легенд — Вернемся Мелкая промозглая морось сыпалась, стуча по потускневшей черепичной крыше старого постоялого двора. Когда-то он знавал хорошие дни и свежий эль и горячее мясо, теперь же одиноко притулился у редкого пролеска к западу от северных Роханских равнин. Однако и сейчас трактир крепко стоял на своём месте вот уже не один десяток лет наперекор беснующимся ветрам, войнам и непогодам, трепетно и упорно вел свою собственную битву – за надёжный кров для тех, кого нелёгкая занесла к самому Андуину. Потому-то и околачивались здесь давно один лютнист, певичка с рожком, одноногий скрипач да два совсем юных парнишки, лихо стучавшие в пару барабанов и бубен. Сегодня в этом местечке было оживленно и камин затопили на славу, ведь война принесла в кабачок целую ораву хмурых колдунов неясного вида, пригоршню рыцарей, возвращающихся в Марку, да и просто разного рода бродячих. Но старый трактирщик Тоби, намётанным движением протирая пивную кружку засаленным лоскутом, буравил взглядом незнакомца, который ни с кем не водил разговоров и, выбрав место поближе к огню, методично надирался в одиночестве, осушая одну пинту за другой. Высокий и статный, с широкими плечами и крепкими руками, он никак не походил на бродягу, хотя и выглядел весьма потрёпанным долгой дорогой. Повидавшему на своём веку самых разномастных путников Тоби не составило труда понять, что перед ним топил неизвестное горе в пивной пене эльф, хотя и прикрывший лицо за темным капюшоном: и грива светлых волос, и хорошей работы камзол, и выправка говорили сами за себя. Тоби со вздохом качнул лысеющей головой: нечего Дивному скитаться по северным равнинам в одиночку. Рассматривал старый трактирщик эльфа и так и этак, но тот держать с ним беседу не спешил и по-прежнему не поднимал глаз, только стиснул голову ладонями, низко наклонившись над столом. Отчего-то старику стало жаль воина, в довесок любопытство все еще мучило его жадную до всяческих историй душу. — Сударь, — пробасил он, отирая рукавом лицо, — угодно ли отужинать? Уж день как вы тут сидите… Но не отвечал ему Воин, лишь осушил очередную кружку. Отчего не отвечал – и сам Леголас не мог понять. Ему отчаянно хотелось рассказать старику о том, как в одночасье он потерял всё, о чем билось его сердце и радел ум. Раскрыть саднящую душу, избитую войной и свернувшуюся у порога трактира словно хворая собака. Он тщетно силился позабыть события тех дней. Однако снова и снова лихолесец припоминал каждую мелочь: то, как дрожали ее нежные губы, когда он поцеловал ее в первый и в последний раз, как трепетно пела она ему, пока плела на висках косы, и как закрыл на следующую луну от этого он ее потухшие глаза…
А тем временем рохирримы, устроившиеся за столом, зычно и громко хохотали - они праздновали долгожданную победу и грядущее возвращение домой. Увидев это, переглянулись менестрели, устроившиеся на помосте, и тут же худой и обтрепанный паренек-лютнист, вскочил и подбежал к столу воинов, улыбаясь во все зубы и звонко проводя по струнам. Налейте чашу менестрелю Я вам сыграю и спою Я пью вино, но не хмелею: Тем меньше пьян, чем больше пью. Раздался зычный хохот. — Ишь какой! Чашу ему! Я, когда поддам изрядно, тоже попеть мастер. А впрочем… отчего бы и нет, — уже порядком раздобревшие вояки достали из кошелей пару монет и кликнули Тоби. — Эй, налей-ка этому прохвосту лучшего коричневого эля, да и его друзьям, будь они неладны! За наш счет! Тут же разулыбались розовощекие музыканты, расчехлили инструменты. — Что вам, милостивые судари, исполнить? Может «В зеленых Роханских полях» или «Дороги»? Повернулся к ним самый статный из воинов и звучным голосом сказал. — Спойте-ка нам лучше про дом. Отдали мы свой долг, потеряли товарищей несчетное множество, а отстояли небо над головой да землю под ногами! Мы скрывали слезы, а сейчас скрываем свое счастье. Пусть так и останется, коли так заведено. Не будем сегодня мы вести пустую браваду, да и горевать по потерям нашим, воистину неоценимы они, успеем еще. Сегодня поднимем мы кружки за победу, за короля и за земли наши. За то, что было нам за что стоять и нынче есть, куда вернуться! Звонко встретились глиняные бока, опрокинуты были кружки, и заиграли музыканты нежную мелодию.
