Каждое утро нас пробуждает рассвет, Забираясь под кроны деревьев, которые Укрывали тебя в ночи от ветра.
Мы такие счастливые после Долгого железного похода, Ведь теперь весна, и нас ждет Долгожданная парящая Свобода!
Мой брат с холодным клинком, оставь Эту войну на потом, Давай скорее вернемся в наш дом. Ты помнишь? Так тепло было в нем!
Мы прошли уже столько забытых разрушенных мест Там, где люди печалью покрыты-Они так давно не видели свет.
Мы о войнах мечтали когда-то, Но слишком красны Оказались после боя закаты, А нам так хотелось дожить до весны!
Леголас слушал и холодел. Слишком знакома была манера стихосложения и переборы лютни… — Откуда баллада эта, господин? — Учтиво спросил он уже отчаявшегося его разговорить старика-трактирщика. — Баллада-то? Нравится, сударь? Конечно нравится, такой нигде больше не услышать, даже в родных палатах ваших! Бывала у нас одна менестрель – ругается последним забулдыгой, а поет точно птичка. Давненько правда не видал я ее – схватила одним вечером лютню свою, да и исчезла, поминай как звали. Ну да появится еще, как деньги кончатся, тогда услышишь, Дивный!… Это что еще, ерунда это, она лучше в сто крат исполняла, что слезы льются, горе луковое, а как в танец бросится, так не хочешь, а расхохочешься. Такого даже в ваших опочивальнях не играют, говорю вам, Милорд, как она умела. Эту песню оставила – наказ дала, чтобы пели, как победа свершится. А мы и рады – двойную выручку нам обеспечивает, знаешь ли. Все про дом да про весну послушать тут непрочь. Она с надеждой — песня эта. Даже вас вот разговорила, а то сидели точно мертвый. Трактирщик болтал, а сам уж подсчитывал, сколько медяков упадет ему от хмельных рохирримов, уставившихся в стол и размышлявших каждый о своем.
Мой друг с холодным клинком, оставь Эту войну на потом, Давай скорее вернемся в наш дом. Ты помнишь? Так светло было в нем!
Моя любовь, оставив клинок, Мы с тобой пройдем еще сто дорог, Когда в нашем доме будут знать, что мы вернемся, И что нас снова нужно ждать!
У Леголаса Предательски запершило в горле. Она хотела вернуться в Лихолесье, хотела вернуться с ним, а он не уберег и не защитил. — Не играют, мастер. — Что говорите? — Не играют такого даже в моих чертогах. — Откуда ж вы, Дивный? И куда путь держите? Не серчайте на старого Тоби, что не признал, аль не отвечайте, если не хотите. Вижу – эльф вы, а говор не знаком мне, да и выправка у вас не нашинская. — Отвечу, да и серчать не буду, лишь попрошу подать ужин и снарядить коня. Держу я путь далеко через горы и холмы на Восток, держу я путь в Лихолесье – домой. — Лихолесье! Вот диво! А вы, милорд, случайно не будете - Лайквалассе, король Лихолесский… —тут остановился старый Тоби и заходили ходуном раскрасневшиеся щеки, явно думая, не слишком ли длинным оказался спрятанный за ними язык, но закончил трактирщик все же смущенно — повелитель белок да вассал бобров? Ощутил Леголас как сердце громко ухнуло и упало в пятки. — Буду. — Тогда чин по чину, что певичкой вы заинтересовались! Сразу узнали, а? Другом вы ей приходитесь? Неужто и у остроухих она в почете? Я, сразу признаться, подумал - из ваших она, из дивных, пришла черте откуда, и имя-то у нее эльфийское было, да и пела про эльфов со знанием. А она мне в ответ «Ну что вы, мастер Тоби», мол отец ей имя такое дал, чтобы фасонне. А уши всегда то волосами, то шапочкой прикрывала, от какая! Эх, разбойница! А я тоже груздь такой, решил, и правда - какой ваш остроухий в кафтанчики с овчиной рядиться будет и ругаться что Балрог…. Вам она передать тут кое-чего просила, а я уж решил — опять балагурит. Надо же такое – васссал бобров… А выходит у вас, Дивных, и такое есть. Вот невидаль… — Что передать просила? — с нетерпением подскочил Леголас. — Так просто сказать просила, чтобы не винили вы себя. Вы уж письма не ждите или чего такого — она только петь была мастерица, а так все побольше молчала или лютней отхлестать грозилась. Просила передать «Ты же знаешь, ты же слышал, в тех легендах - смерть. Тебе её уже не одолеть» - наверное про войну хотела предупредить, кто ее знает, сами уж разберетесь. И угостить вас вот затребовала за ее счет, да так, чтобы вы на вечер сегодняшний обо всем позабыли, даже как зовут вас и регалии ваши монаршьи, так что, Милорд, элю вам еще или чего покрепче?
========== Заживает на страницах долгих странствий эпилог ==========
Комментарий к Заживает на страницах долгих странствий эпилог OST Земля Легенд - Артурианна Земля Легенд - Путеводная Леголас стоял и смотрел в режущую глаза даль. Он уходил морской дорогой, но не был одинок, как предсказывали ему. Корабль, влекомый уверенной рукой кормчего, накренился в развороте, полоснув на ветру парусами. Лихолесец обращал внимание на покачивание судна не более чем на конский аллюр, но между тем ловко придерживал кряхтящего гнома за плечо. Гимли постарел, да и в лучшие свои годы гном не любил и не сносил мирную и убаюкивающую эльфийские сердца морскую качку. Они шли в вековечно цветущий край, шли на всех возможных парусах. Бушприт уверенно рассекал горизонт, а капли вились вокруг корабля подобно дивным лесным светлячкам. Это могло заставить забыть весь мир… Отлетели все тревоги и канули все скорби, сметенные крепким холодным ветром, рвущим из рук концы канатов. Бескрайний простор Великого моря с востока был отчеркнут от опушенного облаками неба полуразмытой линией горизонта, а с запада обрамлен изломанной чередой белых скал. Эта вольная ширь пробуждала в Леголасе странное, непривычное чувство собственной незначительности и суетности своих личных катастроф. Леголас с силой сжал кинжал, в рукояти которого сиял тот самый сапфир – единственное, что он решился сохранить. «Так от роду повелось, что всем клинкам и кораблям дают девичьи имена». Сейчас это было прошлым – жизнь эльфа длинна, даже во много раз длиннее, чем нужно. Теперь все вокруг стало прошлым – леса, песни, сражения, ратные товарищи. Все пролетело мимо, остался только он. Прошлым стали даже ее ласковые руки, ее разогретый пением голос и глаза цвета лесного мха. Память… Для эльфов прошлое вечно продолжается, и память у них - как живая жизнь; но сейчас он вспоминал о том, что действительно ушло и уходило прямо сейчас, и память его была подернута холодком. И все же он позволил себе эту последнюю слабость. Он прошептал в ветер, в этот восточный ветер, пролетевший мимо – тот ветер, который им покровительствовал столько лет, черт возьми. – Останься со мной … Еще на минуту будь со мной… хотя бы до притока, до первой речной излучины… И в ответ Леголас услышал знакомый голос, что тоскливо лился и причудливо сплетался с солеными брызгами в единый мотив. Его сердце забилось словно раненый зверь, забилось тоской – безысходной и неразрешимой.
Этот берег - укрыт песком. Он цвета летящих волос твоих Мне бы выйти – из воды морской В одеждах струящихся голубых Но я всего лишь тень… На отвесной стене одиноких скал Я ночь, а ты мой день Среди тысячи имен мое не узнал Прощай, мой король Пусть флаги твоих башен отведут врагов Отдай мне всю боль Открой свое сердце мне одной.
- Откуда этот голос? – с дрожью спросил он Гимли, но тот лишь пожал плечами и удивленно покосился на друга. Гном ничего не слышал.
Ты как поступь роковых времен Как вечная молитва перед битвами Шелест платьев, блеск чужих шелков Останутся как жизни непрожитые А мне лишь темнота Я – камень в рукояти твоего клинка И верила всегда, что в книге этой не закончена строка.
Он не видел ее – потому что слёзы застилали глаза, да и не мог он увидеть ветер, увидеть слово, увидеть музыку. Но чувства не могли обмануть, не могла обмануть и доносившаяся мелодия прибоя, в ритмах которой рождались слова, слова ни для кого не сказанные, слова, неуверенно слетающие с губ, превращающиеся в песню. Ему захотелось в последний раз коснутся её волос, увидеть их медный блеск в свете полной луны, захотелось услышать ее песни, захотелось верить в то, что случилось все правильно – также преданно и самозабвенно, как верила в это она. Всей душой, до боли, до смерти. Забыв боль, забыв злость на проклятое время, на проклятых орков, на себя, просто верить. Он нежно прикоснулся к фальшброту – теплому дереву, согретому закатным солнцем, и было это будто прикоснуться к её рукам и почувствовать их тепло. И Леголас наконец понял с ужасом, смешанным с восхищением, что все, что слушал он - пели ему птицы, белые парящие над морем чайки, надрывные голоса. Только теперь Леголас наконец позволил себе печаль. Он сжимал поручни и подпевал ее лебединой песне, так как оставлял позади все, что знал и любил. А над головой, где-то высоко-высоко в небе горевали вместе с ним чайки, диковинные белые птицы, и их горе сливалось с его горем, потому как и они оплакивали то, чего и быть никогда не могло бы. Но вот сердце Леголаса стало биться чуть медленней, капли брызг высохли у него на щеках, а в душе стал потихоньку водворяться покой. Теперь он смотрел на горизонт другими глазами, думая о том, какие странные и удивительные вещи встречались ему на его пути и могут еще ему встретиться, какой великолепный век и великая любовь была уже ему дарована и им прожита, какая жизнь им с Гимли отныне предстоит среди перворожденных. - Я не знаю, что за балладу ты слышишь, друг, но я знаю много хороших и отчего бы нам не спеть с тобой, а? Да сократит это наш длинный путь. И Гимли затянул своим глубоким тяжелым голосом – запел изрядно охрипшим и постаревшим с тех пор, когда в последний раз он пел с Леголасом и Торувьель.
