— Нет. Ты… Ты прекрасна.
Анджелина положила голову к нему на плечо. Он знал, что она тоже делает это дежурно.
— Может я просто холодная натура? Я помню, как в начале наших отношений ты так старательно пытался выглядеть полным идиотом для меня, а потом просто начал уходить, но… я не могла быть для тебя. Почему, Фред, почему я не могла? Тогда бы ты наверное не сидел бы сейчас тут.
Фред взлохмачивает ее идеальные тяжелые темные локоны. Нелюбовь просто… просто состоит из мелочей, которые, складываясь одна к другой, рано или поздно приводят в одну точку. Например, пауза, микроскопическая пауза перед каждой адресованной тебе улыбкой: лицевые мышцы приходят в движение, уголки губ поднимаются медленно, нехотя, и сразу же снова падают вниз, словно побежденные собственной тяжестью. Например, легкое, еле уловимое напряжение коленей, на которые ты взбираешься. Мгновенное, кратковременное оцепенение тела, которое ты обнимаешь обеими руками, секундная задержка дыхания – это не отвращение, нет, просто нелюбовь.
— Ты просто не встретила его, Энджи, вот и все. И именно поэтому я все равно сидел бы тут, что бы ты ни делала. В один день ты встретишь того парня, который заставит тебя хотеть выглядеть полной идиоткой ради него.
Энджи смотрит ему в глаза своим теплым и темным взглядом.
— Да?
— Конечно, и он где-то поблизости… Так же как и Мари, видимо.
Фред пинает какой-то камешек и тот летит вниз на спящий Лондон, и громко бьется об асфальт, еще через секунду словно стадо начинают завывать сиренами машины. Энджи вздыхает и задает вопрос. Для этого наверное она и пришла сюда и сидит тут с ним, хотя, конечно, это по меньшей мере абсурдно, если не сказать хуже… Но она должна спросить.
— Как ты это делаешь, Фред? Как ты сидишь тут всю ночь – на крыше, в холоде, и все еще веришь, что твоя Мари придет?
Он ссутулится и улыбнулся ей так, как улыбался еще в школе шутник-Фред, а не так как улыбался ее муж. Казалось, груз обязательств, которые он перед ней нес – сдавливал раньше эту дерзкую подростковую улыбку, которая, в общем-то и была самим Фредом, если разобраться. Удивительно, как человек иногда весь может поместиться в чем-то настолько маленьком… Вот и Фред сейчас целиком и полностью поместился в своей улыбке.
— Ну… я изрядно пьян.
Анджелина громко и нескромно захохотала, толкая его в плечо и обнимая. Он положил подбородок на ее макушку и пробормотал.
— Слушай, я знаю, что случайностей типо любовь всей моей жизни вдруг передумает и волшебным образом зайдет в эту дверь в 2-43 утра не бывает.. Но это каждому кажется хорошим вариантом – просто, ну знаешь, сидеть и ждать…
Он чувствует подбородком как она кивает. Теперь они подождут вместе и Фред втайне этому рад, хотя это все еще абсурдно и даже может оскорбительно, что она тут и в конце концов неуместно. Но зато сегодня не придется сидеть одному и одному признавать, что Мари снова не пришла. Самое ужасное было то, что они оба — и Фред, и его бывшая жена, знали, что Фред прав и что они уже в прошлом друг для друга, что Фред имеет право оттолкнуть ее, и поэтому ему хватило бы одной фразы, чтобы заставить ее замолчать, поэтому она не настаивала бы и сразу ушла; но то, что они оба знали это, не отменяло того, что ни один не шелохнулся и никакая логика не могла этого исправить.
Поэтому Фред невидящим взглядом упирается в волосы Анджелины Джонсон, в кипящий как котел и раздувающийся как старая жаба Лондон, и просто ждет…
Взрослому состоявшемуся человеку неприлично быть несчастливым. Конечно, штучные большие трагедии – например, развод, банкротство или смерть в семье – дают нам право на то, чтобы дать слабину, , рассыпаться на время. Бросить работу, перестать смотреться в зеркало и выходить из дома. Рыдать на руках у друзей или отмахиваться от их настойчивой заботы. Следует помнить, однако, что даже у острого горя существует срок годности, растягивать который невежливо. А уж тяготить других своими будничными неудачами – вообще непростительно. Точка, в которой ты находишься в середине соей жизни, и есть твой собственный выбор. В этом возрасте твоему несчастью нет больше оправданий. Очевидно, ты просто слаб, зол или глуп. Заслужил его или сам этого хотел. Так или иначе, ты – пропевшая лето пустая стрекоза. Негодная, лишняя. Благополучные муравьи не могут жалеть тебя слишком долго, у них на это нет времени. Так и Фред был счастлив, он был счастлив снова жить в своей квартирке, иногда брал племяшек к себе на выходные и, разумеется, как всякий порядочный одинокий дядя позволял им лишнего. Фред был счастлив безумно бросаться и путешествовать с неугомонным Ли Джорданом, оставляя магазин на Рона, с которым было так приятно по возвращению посидеть в «Котле» и под ворчливое сопение о расходах травить байки как он убегал от Сносорога, как подхватил мозгошмыга и лечился у целителей Южной Америки или как подцепил тройку вейл (на самом деле одну и та оказалась настоящей фурией).
Фред часто виделся и с Анджелиной, они вместе летали, играя в квиддич, пока она смеялась и пинала его, что он постарел и обрюзг. Это, разумеется, было неправдой, и Фред кричал ей в ответ, что женская обида просто не дает ей признать, какого красавчика она упустила.
А больше всего Фред был счастлив за работой в своей маленькой квартирке. Разжечь огонь под чугунным котлом, растереть в ступке засушенные грибы из Запретного леса, лизнуть прототип новых гадючек-липучек, покрыться чешуей или мехом от очередного неудавшегося эликсира, а главное – колдовать, бормоча самые разные каламбуры в надежде найти что-то особенные... Его уверенные руки давно легко справлялись с повседневной работой, а беспокойные мысли никогда не молчали.
И все же чем больше Фред погружался в свою жизнь, тем больше цеплялся и верил в свою будущую великую любовь и как всем казалось – сходил с ума, каждый день рождения вбегая на крышу Биг Бена. На утро он всегда возвращался. Хмурый и разбитый. С заледеневшей тяжёлой мантии текло за шиворот, и Фред слышал собственный запах. Ему казалось, он пахнет мокрой собачьей шерстью. Отвращением и злостью. Он падал на кровать, засыпал и на следующий день начинался еще один год.
Апрель пришел, а вместе с ним морозный ночной воздух сотнями иголочек впивался в лицо и почти нежно отбирал последнее тепло. Пустынные улицы ночного города были окутаны хрупкой, точно вафельной тишиной.
Круглые желтые фонари лежали между веток. Один из них, ослепительно яркий, шарообразный, запутался в ветвях и казался сияющим яблоком. И, Фреду казалось, он даже видит как мелкие мошки танцевали рил вокруг него. Фред решил весь состредоточиться на этих мошках – у него будет много времени, чтобы изучить все их пируэты… Опять, снова он тут. В памяти всплывают лица, которые он видел раньше. Это уже не только Мари. Вернее даже в меньшей степени Мари. Члены семьи, одноклассникии даже те, кто ушел совсем. И когда Фред стоит здесь, они встречают его волной его опыта. Это очень приятно, но Фред теперь точно уверен – это закончится, и все же видимо прав был этот мир – не стоит задерживаться в прошлом. А что касается будущего, то, благодаря Мари, он его больше не боялся: будущее будет таким, каким он его захочет, и кто может сказать, что этого может не случится? Кто рискнет сказать, что фантазии могут не сбыться? Ведь будущего не знает никто...
Фред и сам не знал, что заставило его обернуться. Как и тогда, когда они улетали из Хогвартса, столько лет назад – но однажды обернувшись, он уже никогда не мог полностью смотреть вперед. У расшатанной и ржавой двери, державшейся на паре катушек, стояла она.
Она. Со стриженными до плеч волосами, в волне которых только угадывались прошлые кудрявые вихры, в теплом свитере под горло, домашнем белом свитере с поеденными молью участками, прикрытые длинным бежевым плащом. Мари стояла и высматривала его на этом парапете, слегка щурясь и переминаясь с ноги на ногу. Видимо, время не пощадило и ее зрение, она хмурилась и слегка косила глаза… Как только их взгляды встретились – улыбка расплылась по ее лицу как вода, которую плеснули сгоряча. Она крикнула ему, вставая на краюшек балкона и медленно, хватаясь за железяки, зашагала в его сторону.
