— Поверь мне, — ответил он, отворачиваясь и ссутуливая плечи, словно его ранили. — Я ушёл, пока не сказал что-нибудь, что могло бы все испортить.

Санса снова рассмеялась и откинулась на подушки. Она наблюдала сквозь прикрытые веки, как Джон начал раскладывать её туфли и плащ по местам — это было частью их совместного проживания, которая стала для нее полной неожиданностью, то, что Джон так заботился о чистоте. Но Сансе нравилось, что теперь ей не надо было искать свои вещи по всей комнате.

Позже, когда он закончил, она почувствовала, как что-то более тяжелое, чем смех, скользнуло по её горлу. Возможно, она немного протрезвела и начала мыслить ясно, и возможно, ей надо было что-то ответить, но она была уверена, что Джон хочет сказать что-то еще.

Оберин проведет ночь с тобой.

— Боже, ты что… — ревнуешь, подумала она, но не закончила; остальная часть фразы потонула в чем-то сладком и густым как мед, обволакивающим её горло, проникающим в легкие и плывущим по венам.

О, подумала Санса, кладя руку на щеку Джона. Ну что ж, очень хорошо. Вот какова на вкус любовь?

Сильнее, чем страсть. Мягче, чем смех. Ярче, чем доброта. Это заставило её зарыться рукой в кудри Джона, заставило её выгнуть спину и поцеловать его, крепко, оставляя синяки, но абсолютно и невероятно идеально.

(Спустя несколько часов они лежали на кровати, тяжело дыша и обливаясь потом. Они уже опаздывали на обед, и Элис уже делала ей замечания, когда придворные обсуждали их поведение за завтраком. Санса закрыла глаза и крепче прижалась к Джону.

— Я всегда любила тебя, — прошептала Санса, прижимаясь к его обнаженной груди. — Только тебя, Джон. Еще до того, как поняла, что чувствую.

Джон приподнялся на локте и посмотрел на неё сверху вниз, глаза его были нежнее, чем самый гладкий шелк.

— Да, — выдохнул он, потянулся вперед и поцеловал сначала в щеку, потом в лоб, потом в ном и, наконец, в губы.

В тот вечер они пропустили ужин.)

***

— Я сдаюсь, — сказала Вилла Элис.

Обед был действительно вкусным: еда была приправлена дорнийскими специями, достаточно тяжелыми, чтобы еда стала острой, но достаточно легкими, чтобы вызвать привыкание. Вилла компенсировала жжение на языке тремя бокалами кислого дорнийского вина, и оно приятно согрело низ живота, позволив не обращать внимания на боль в ногу.

— Неужели?

Элис выглядела особенно прелестно в освещенном лампами зале, подумала Вилла. Если бы они не были на юге, если бы за ними не следили так пристально. Возможно, Вилла смогла сделать что-нибудь… безумное.

Если бы она спросила отца, он бы ответил: Поцелуи - это не безумие.

Но её мать сказала бы: Поцелуй — это сладкое и нежное безумие.

А Вилла знала свои обязанности перед семьей, чтобы понимать: если она настоит, то Элис уступит, но они слишком любили Сансу, чтобы хоть немного подпортить её репутацию. Они обе были слишком честолюбивы, чтобы пожертвовать своим будущим ради непонятно чего.

Но все же. Даже если Вилла никогда не почувствует, как мягки шелковисты волосы Элис, даже если она никогда не поцелует Элис так, как хочется, она все же сможет сказать. Она может флиртовать и наслаждаться искрами в глазах Элис, которые отражали её собственные.

— Я никогда не узнаю, — сказала ей Вилла. — Здесь слишком много северян, а Эддара слишком хорошо скрывает секреты!

— Тогда вот тебе подсказка: он не северянин.

Глаза Элис вспыхнули: серо-голубые, прекрасные, как снегопад и опасные, как метель. Вилла почувствовала, как её сердце забилось быстрее, как по щекам поползли уродливые красные пятна, и заерзала. В тщетной попытке притвориться, что с ней все нормально, она назвала первое имя, которое пришло в голову.

— Теон Грейджой?

— Видимо, я должна тебе мешок оленей, — пробормотала Элис, осторожно переворачивая овощи на тарелке.

У Виллы отвисла челюсть.

— Теон? — требовательно спросила она, повышая голос. Затем мягче, но не менее настойчиво, она прошептала. — Теон, Элис? Теон Грейджой — с ним все понятно, но… Хочешь сказать, Эддара соблазнила его?

— Я хочу сказать, что она хочет этого, — ответила Элис. Потом, вздохнув, добавила. — Это может никуда не привести. Но я думаю, что у неё есть шанс — когда мы вернемся, он поедет с нами, не так ли? Во всяком случае, он не торопится возвращаться на Железные острова. Они довольно милая пара.

— Они такая же хорошая пара, как огонь хорош для дерева, — решительно заявила Вилла. — Они съедят друг друга живьем и оставят после себя кучу трупов, вот увидишь! И он разобьет Эддаре сердце.

— Но представь, как им будет хорошо в постели, — предложила Элис, внезапно злобно сверкнув глазами.

Вилла поперхнулась, чувствуя, как смех застрял у нее в горле, а румянец стал еще ярче; она медленно, неуверенно выдохнула и задалась вопросом, когда в последний раз ей казалось, что она не тонет.

Но, о, какой чудесный способ уйти, подумала она и откинула голову назад, громко смеясь.

Они были молоды. Возможно, Вилла никогда не узнает приятной тяжести головы Элис, лежащей у нее на коленях, но зато она знает, как выглядит смеющаяся Элис. Вилла знала её страхи и радости; она знала её настоящую, и это всегда будет для нее дороже любого прикосновения или поцелуя.

Возможно, ей будет нехватать этого позже, когда у обеих уже будут мужья и дети. Возможно, тогда Вилла проклянет себя за свою неуверенность, за свою трусость — но сейчас она была довольна.

Сейчас ей было хорошо.

***

Было прохладное солнечное утро, когда Короли и Королевы — или их избранные представители — вошли в богорощу.

Это была частная церемония, на которой присутствовали только самые близкие друзья и родственники каждого правителя. Позже они отправятся в Великую Септу Бейлора и позволят септону короновать их — в конце концов, многие правители были последователи семерых и хотели быть коронованными своей верой — но сейчас коронация пройдет здесь, перед старыми богами, на северный манер.

Все правители были одеты в свои собственные цвета, по своей собственной моде. За некоторыми следовали близкие родственники или советники, но каждый из них выглядел неуязвимым в ослепительном утреннем свете. Все они выглядели красивыми и молодыми, словно перед ними простиралась вечность, словно они были посланниками богов.

Вот так выглядит новая эра, подумал Джон, уперев руки в бока. Вот так выглядят перемены.

Они поклонились, каждый из них: Эдмур в своем камзоле серебряного и алого цвета: Аша в черно-золотом одеянии, с нагрудником, подол которого рассекался на длинные пряди, похожие на морские водоросли; Ширен в иссиня-черном платье, расшитом по краям светло-бежевыми оленями; Роберт в голубоватом камзоле, свободно свисавшем на рукавах, и накидке, разрезанной наподобие соколиных крыльев; Оберин в солнечно-желтом и ярко-оранжевом; Гарлан Тирелл, в блистающем темно-зеленом и золотом; Тирион Ланнистер в золотом и красном, напоминающем кровь.

Санса, болезненно бесцветная в своем сиреневом платье, закутанная в бледный плащ голубого и серого цветов, казалась почти призрачной под широкими ветвями дерева. Джон был одет в черный камзол с красными вставками — небольшой возврат к наследию Таргариенов, на котором настояла Санса.

Напоминание, которое никому не нужно, уверял Джон; но Санса лишь бросила на него спокойный и ровный взгляд и сказала: Таргариен забрал их короны триста лет назад, и Таргариен вернет их обратно. Это правильно Джон. И не стала больше слушать и слова.

И вот: Санса вышла вперед и помазала их пастой из сока чардрева и порошка из коры чардрева. Она носила свою собственную корону: посеребренный металл, который превращался в различный узор из повторения трех животных — волчья морда, крыло дракона и её собственная, личная геральдика, голова голубя. Правители выглядели бледными, подумал Джон. Бледными, но решительными, и мысль о том, что они с Сансой достигли этого исторического момента, зажгла огонь в его крови.