– Это твой дом, – твердил он. – Зачем тебе предупреждать какого-то жалкого стража о том, что ты хочешь приехать? Добро пожаловать на эту землю, твою землю, Землю воинов. Добро пожаловать! Я столько лет ждал этого дня.

Я ответил, что и сам давно мечтал приехать к мавзолею своего прославленного предка.

Довольный Хафиз Джан принес легкие закуски и познакомил меня со своей женой и сыновьями. Но до того, как сесть за стол, мы должны были исполнить одну важную обязанность. Сняв чаппалы, хранитель провел меня в величественную усыпальницу.

Едва ступив босыми ногами на холодные каменные плиты пола, я почувствовал мощный поток энергии. Свет проникал в усыпальницу через решетчатые окна в стене напротив входа. Осмотревшись, я почувствовал, что все здесь дышит огромной мощью, мне даже думалось легче. Может, это дух Джана Фишана?

Пуштун указал на большой прямоугольный кенотаф, установленный в самом центре помещения – под ним и находился склеп. На мраморной плите была выбита надпись на персидском языке.

Хафиз Джан прочитал:

На Бурхану опустились сумерки. Мы с Хафизом Джаном сидели на террасе его дома, предаваясь воспоминаниям. Его сыновья-подростки принесли нам угощение: гранатовый сок и кишмиш – смесь фруктов и орехов. Жена Хафиза Джана хлопотала на кухне – готовила роскошный праздничный ужин в честь моего приезда. Над крышами разносился голос муэдзина – вечерний призыв к молитве. Хафиз Джан потрепал старшего сына по щеке.

– Мухаммеду уже пятнадцать, – сказал он. Мальчик стоял не шелохнувшись. – Скажи-ка нам, Мухаммед, кем ты будешь, когда вырастешь?

– Я хочу стать хранителем могилы набоба5 Джана Фишана Хана, – последовал ответ.

Довольный тем, что сын станет продолжателем семейной традиции, Хафиз Джан запустил свои огромные пальцы в бороду.

Нас ждал грандиозный пир. На медных подносах внесли три огромных горы плова: с кусочками говядины, с курицей, с рыбой. Сыновья Хафиза Джана пригласили меня за стол. Их мать осталась на кухне. Мой гостеприимный хозяин разломил на кусочки наан6 размером с овечью шкуру и положил лепешку передо мной. Пуштун выбирал из плова самые большие куски мяса и передавал мне один за другим, будто золотые самородки. Хозяева дождались, пока я трижды вкушу от угощения, и лишь после этого сами приступили к еде.

– Будь благословен этот день! – постоянно приговаривал Хафиз Джан. – Любое страдание проходит, и лишь муки голода возвращаются. Ты оказываешь нам большую честь. Ешь! Ешь-ешь!

Я то и дело порывался спросить, возьмет ли этот великий иллюзионист меня в ученики, но приходилось сдерживаться. Время для таких вопросов придет, когда будет исполнен первый долг гостеприимства.

Изобильный пир подошел к концу, и Хафиз Джан неподражаемым жестом вытер пальцы о бороду. Он откинулся назад и еще раз возблагодарил Бога за мой приезд. Потом воздал хвалу Джану Фишану Хану – за то, что тот привел меня в Бурхану.

Я ответил, что приехал сюда не только из-за Джана Фишана Хана – еще я очень хотел повидаться с самим Хафизом Джаном.

Вот он, подходящий момент. Придав лицу серьезный вид – насколько это было возможно после такого обильного угощения – я спросил пуштуна, привлекают ли его по-прежнему волшебство и иллюзии?

Хафиз Джан несколько смутился.

– А, так ты о тех фокусах? – переспросил он, теребя себя за ухо. – Глупости какие, правда?

– Как это глупости? Было же так здорово! Ты научил меня есть стекло, облизывать раскаленную кочергу, будто это леденец на палочке, а еще…

Пуштун резко меня оборвал:

– Чуть не угробил пра-пра-правнука Джана Фишана Хана огромным огненным шаром.

Мы оба помолчали, вспоминая ту ужасную минуту.

– Ты просто не рассчитал, – слабо возразил я.

– Этот просчет навлек бесчестье на весь мой род, – заявил Хафиз Джан. – С тех самых пор я поклялся никогда больше не показывать фокусы. А что, если бы с твоим отцом что-то случилось?

– Но, ага,7 – не унимался я. – Я ведь приехал в Бурхану, чтобы просить вас научить меня всему, что вы знаете о волшебстве и искусстве иллюзии. Пожалуйста, возьмите меня в ученики.

Пуштуну было явно не по себе от этого разговора. Он обхватил бороду и стал тереть ее между ладонями, пока она не превратилась в тонкий длинный жгут. И только после этого заговорил:

– Тахир Шах, ты оказываешь мне большую честь любой своей просьбой. Попроси меня о самой невыполнимой услуге, и я почту это за великую честь. Попроси меня о чем угодно – пусть это даже невозможно – и я возьмусь за дело. Но сейчас, сахиб, ты просишь меня нарушить торжественную клятву, которую я принес на могиле Джана Фишана Хана. С тех пор прошло уже почти двадцать лет. Я успел жениться, вырастил двоих сыновей. Я уже забыл – заставил себя забыть – все, что знал. Прости.

Мы немного помолчали. Я понимал Хафиза Джана и с уважением отнесся к его верности данному слову. Молчание становилось неловким. Неловкость проистекала не оттого, что я осуждал пуштуна, а оттого, что меня не отпускали эгоистические мысли: как быть дальше?

Пуштун еще раз возблагодарил Бога, приведшего меня в его дом, и шепнул младшему сыну, чтобы тот принес чаю. В попытках разговорить моего радушного хозяина я стал задавать ему вопросы о всяких пустяках. Но Хафиз Джан не отвечал. Он погрузился в глубокие размышления.

С кухни принесли ярко-красный фарфоровый чайник полный до краев чаи-и-сабс. Чай разливали с такими церемониями, будто это какой-то волшебный эликсир. Лишь трижды отпив чай, Хафиз Джан, наконец, заговорил.

– Когда тебе было одиннадцать, – начал он торжественно, – я приехал к вам в Англию. Вместе мы сотворили не одну иллюзию, и я рассказывал тебе, как сам учился этому искусству.

Я кивнул, и губы мои сами собой сложились в улыбку. Убедившись, что я слежу за ходом его мысли, пуштун продолжил:

– Так вот, Тахир Шах, в детстве я мечтал стать величайшим на свете фокусником. Только об этом и думал. Спал – и видел во сне фокусы, ел – и думал о фокусах, говорить мог только о фокусах. Отец даже боялся, не сошел ли я с ума – ведь у нас в роду никто ничем подобным не увлекался. Мне вызвали врача. Тот заглянул мне глубоко в глаза и, испугавшись, что у меня какая-то заразная болезнь, тут же умчался прочь. Родители еще больше заволновались. Они молили о божьем знамении.

Следующие несколько месяцев я потратил на то, чтобы найти себе учителя. И после упорных поисков встретил великолепного наставника в Газиабаде. Он был непревзойденным иллюзионистом и фокусником. Говорили, будто равных ему нет во всей Азии. Я провел рядом с ним много времени и многому научился. Но, будучи старшим сыном в семье, знал: профессиональным фокусником мне не бывать.

Вторую чашку чая Хафиз Джан осушил залпом.

– Понимаешь?

– Понимаю.

Мысленно я уже готовился к возвращению в Европу. Но Хафиз Джан заговорил опять.

– Я кое-что придумал. Мысль, конечно, так себе, но вдруг из этого что-нибудь выйдет.

– Что за мысль?

– В те времена, когда я увлекался фокусами, – начал он в задумчивости, – я знал, что главное – усердные занятия под руководством наставника.