Мия снова взглянула на свое отражение. Наблюдала, как бледный круг на ее челе разбивается на тысячу мерцающих осколков. Тень у ног Мии раскололась, потянулась во всех направлениях и, клубясь, приняла форму ночных созданий: кошек и волков, змей и ворон, и форму чего-то бесформенного. Из ее спины, подобно крыльям, выросли чернильно-черные струйки, из каждого пальца – лезвия из мрака. Она услышала крики, становившиеся все громче и громче.

И в конце концов поняла, что кричит она сама.

– Многие были одним, – сказала мать. – И станут снова.

Но отец покачал головой.

– Ты – моя дочь, во всех смыслах этого слова.

Он поднял на горящей ладони черную пешку.

– И ты умрешь.

Мия проснулась, подскочив как пружина, и чуть не свалилась с гамака.

Как и в предыдущие две перемены, бортовые иллюминаторы были закрыты ставнями. Каюту окутывал тот же полумрак, что царил здесь с тех пор, как они отплыли от Низов, легонько покачиваясь в открытом море. С «Магни» прошло почти три перемены, но тело Мии по-прежнему болело в таких местах, о существовании которых она даже не подозревала, и нуждалось как минимум в семи неночах здорового сна.

Нормального сна, если точнее.

Сны. Сны о крови и пламени. Сны о безграничной серости. Сны о ее родителях, или же о существах в их обличье. Сны о Фуриане, погибающем от ее руки. Сны о ее тени, становящейся темнее и темнее, пока Мия не тонет в ней, пока тень не поднимается вверх и через губы не проникает в ее легкие. Сны о том, как она лежит на спине и смотрит на ослепительные небеса, но кожа с ее ребер содрана, а по внутренностям, словно личинки по трупу, ползают крошечные людишки.

– СНОВА КОШМАР?

Услышав его голос, Мия затрепетала и тут же устыдилась. Незаметно покосилась на Эшлин, спящую в соседнем гамаке. Затем снова на мертвого юношу, сидевшего в углу с тех самых пор, как они отправились в путь по Морю Безмолвия. Его капюшон был откинут, ноги скрещены, на коленях – мечи из могильной кости, на них лежали черные руки.

Но, Богиня, как же он был красив. Это была уже не та мужественная, земная красота, что раньше, нет. Теперь это мрачная красота. Высеченная из алебастра и эбонита. Черные глаза, бледная кожа и голос столь низкий, что он отдавался у нее между ног. Королевская красота, облаченная в мантию из ночи и змей, с короной из сумрачных звезд на челе.

– Прости, я тебя разбудила?

– Я НЕ СПЛЮ, МИЯ.

Она часто заморгала.

– Вообще?

– ВООБЩЕ.

Мия убрала волосы с лица и, стараясь не шуметь, свесила ноги с гамака. Когда она выпрямилась, ее раны натянулись, перевязки зацепились за струпья, и девушка невольно сморщилась от боли. Она чувствовала на себе взгляд этих кромешно-черных глаз, наблюдавших за каждым ее движением. Мие до смерти хотелось покурить. Подышать свежим воздухом. Принять гребаную ванну. Они торчали тут уже две перемены, и обстановка понемногу начинала утомлять.

Йоннен превратился в сплошной клубок из ярости и негодования, и сдерживать его могло только неизменное присутствиее Эклипс. Надутый и угрюмый, он часами сидел в углу, отрывал завитки от собственной тени и швырял их в дальнюю стену: трюк, который он проделывал в некрополе, когда закрыл глаза Мие. Эклипс бегала за тенистым шариком, словно щенок, и Йоннен улыбался, но стоило ему поймать взгляд Мии, как улыбка испарялась.

Она чувствовала его злость. Его ненависть и недоумение.

Но не могла винить его.

Еще одним источником беспокойства были Эшлин с Триком – напряжение между ними казалось таким плотным, что его можно было нарезать и подать с так называемым «рагу», которое они ели каждый вечер на ужин. Между ними сгущались штормовые тучи, обещая грозу, которая затмит все солнца. И, по правде говоря, Мия понятия не имела, что с этим делать. Да, раньше она обсудила бы ситуацию с Триком. Но он изменился.

Увидев егопервые, она не знала толком, что чувствует. Радость и вину, блаженство и печаль? Но после нескольких перемен в его компании она поняла, что контуры егро натуры не изменились, просто заполнились немного другими красками. Теперь вокруг него ощущалась тьма – та же, которую Мия ощущала внутри себя. Манящая. И возможно, несмотря на Мистера Добряка в ее тени, пугающая.

Мия опустила голову, и реки ее длинных черных волос заструились, падая на лицо. На каюту туманной завесой опустилась тишина.

– Прости, – наконец пробормотала она.

Мертвый юноша наклонил голову, его дреды извивались, как сонные змеи.

– ЗА ЧТО?

Мия закусила губу, подбирая блеклые и жалкие слова, которые каким-то чудом должны были все исправить. Но люди – это загадка, которую она никогда не могла постичь. Ей всегда лучше удавалось резать вещи на кусочки, чем соединять их воедино.

– Я думала, что ты мертв.

– Я ЖЕ СКАЗАЛ, – ответил он. – ТАК И ЕСТЬ.

– Но… я думала, что уже никогда тебя не увижу. Что ты исчез навсегда.

– НЕ САМОЕ ГЛУПОЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ. В КОНЦЕ КОНЦОВ, ОНА ТРИЖДЫ ПРОНЗИЛА МЕНЯ В СЕРДЦЕ И СТОЛКНУЛА С ГОРЫ.

Мия посмотрела через плечо на Эшлин. Та свернулась клубком, положив веснушчатую щеку на ладонь, ее длинные ресницы трепетали во сне.

Любовница.

Лгунья.

Убийца.

– Я сдержала свое обещание. Твой дед погиб с криками на устах.

Трик склонил голову.

– БЛАГОДАРЮ, БЛЕДНАЯ ДОЧЬ.

– Не надо… – Мия осеклась от комка в горле и покачала головой. – …Пожалуйста, не называй меня так.

Он повернулся к Эшлин. Затем прижал черную, залитую ночью руку к груди и поскреб ее, словно вспоминая ощущения от укола клинка.

– КСТАТИ, ЧТО ПРОИЗОШЛО С ОСРИКОМ?

– Его убил Адонай. Утопил в бассейне крови.

– ОН ТОЖЕ КРИЧАЛ?

Мия вспомнила брата Эшлин, исчезнувшего под алым потоком в ту перемену, когда люминаты захватили гору. Глаза, круглые от страха. Рот наполнен багровой жидкостью.

– Пытался, – наконец ответила она.

Трик кивнул.

– Наверное, ты считаешь меня бессердечной мандой, – вздохнула девушка.

– ТЫ ВСЕ РАВНО СОЧТЕШЬ ЭТО ЗА КОМПЛИМЕНТ.

Мия резко подняла голову, думая, что он разозлился. Но увидела, что его губы изгибаются в тонкой, сдержанной улыбке, и на щеке вырисовывается тень ямочки. На секунду это напомнило ей, каким он был раньше. И о том, что у них было прежде. Она всмотрелась в его бескровное лицо и чернильно-черные глаза, увидела прекрасного, сломленного юношу, и ее сердце налилось свинцом.

– ТЫ ЛЮБИШЬ ЕЕ? – спросил он.

Мия вновь взглянула на Эшлин. Вспомнила ее прикосновения, ее запах, ее вкус. Лицо, которое Эшлин показывала миру, – свирепое и суровое, – и нежность, которую проявляла только к Мие, лежа в ее объятиях. Она таяла, словно снежинка, у нее на губах. Была поэзией на ее языке. Мия и Эшлин были мрачным отражением друг друга; обе, ведомые возмездием, делали и желали то, о чем другие не осмелились бы мечтать.

О чем-то восхитительном.

О чем-то ужасном.

– Всё…

– …СЛОЖНО?

Мия медленно кивнула.

– Но такова жизнь, верно?

С губ Трика сорвался невеселый смешок.

– ПОГОВОРИМ, КОГДА ПОПРОБУЕШЬ УМЕРЕТЬ.

– Пожалуй, воздержусь, если это будет зависеть от меня.

– СМЕРТЬ – ЕДИНСТВЕННОЕ ОБЕЩАНИЕ, КОТОРОЕ МЫ ВСЕ СДЕРЖИВАЕМ. РАНО ИЛИ ПОЗДНО.

– Я предпочту «поздно», если ты не возражаешь.

Они встретились глазами. Черными с черными.

– ОТНЮДЬ.

Их беседу внезапно прервал звон тяжелого колокола, и они дружно посмотрела наверх, где находилась палуба «Девы». Мия услышала приглушенные крики, топот сапог по дощатому полу, нотки смутной тревоги. Эшлин подскочила в гамаке, проснувшись от шума, и потерла лицо запястьем.

– Что такое? – сонно пробубнила она.