Как только маг посмотрел на фотографию, в груди заболело. Это было иначе, чем вся та боль, которую он испытал за последние годы, переживая самые худшие моменты своей жизни вновь и вновь. А их было много… Но сейчас всё ощущалось по-другому, эта боль была свежей, будто его холодное, усохшее сердце разом заново начало качать кровь.
— Гарри! — прохрипел он, гладя голову мальчика на картинке костлявым пальцем. В голове не более чем на секунду промелькнуло изображение, на котором он сам стоял в ярко освещённой комнате и подбрасывал крошечного темноволосого малыша в воздух, чтобы затем словить и крепко обнять, а мальчик визжал и радостно хохотал. — Гарри… — прошептал он снова.
Когда на одинокий остров опустилась ночь и вымораживающий холод вернулся в камеру, голодный узник уснул. Его кошмары настолько часто повторялись, что стали почти старыми знакомыми. Нелюбимыми знакомыми, но факта это не отменяло.
Он видел холодное лицо своей матери, её пронизывающие глаза, полные отвращения, она смотрела на него, как на что-то чрезвычайно гадкое, прежде чем просто отвернуться от него, оставляя позади, одного в толпе людей, которые возвышались над ним. Она исчезала, держа за руку младшего черноволосого мальчика, который шагал за ней, оживлённо болтая.
Он смотрел на высокую фигуру своего отца, стоящую над ним, пока он сам лежал на полу. Лицо того было искажено яростью, он выхватил палочку, направил её на сына и взревел: «Круцио!» Жгучая ослепительная боль пронзила каждый его нерв. Он видел холодные глаза своего отца, глядящие на кричащего сына без тени раскаяния или жалости.
А потом появились изломанные, обгоревшие руины дома и мёртвые глаза лучшего друга — нет, брата — смотрящие на него с застывшими на мальчишеских чертах лица шоком и страхом. Он припал к неподвижному телу с непреодолимым чувством потери, вины и ужаса. В сознании осталась лишь одна мысль — Джеймс погиб, и это была его вина.
Но потом что-то изменилось. Случилось что-то новое, чего раньше никогда не бывало. Голова Джеймса повернулась к нему, и друг посмотрел на него, как будто на самом деле видел.
— Где Гарри, Сириус? — спросил Джеймс обвинительным тоном.
— Я… Я не знаю, — пробормотал волшебник, по чьим щекам струились слёзы. — Прости, Джеймс. Прости!
— Ты обещал мне, Сириус. Ты обещал!
— Я знаю! Это моя вина! Это всё я виноват! Прости меня, Джеймс!
— Ты обещал позаботиться о нём! Почему ты не заботишься о нём, Сириус?
А затем он увидел тело маленького мальчика с чёрными волосами и шрамом на лбу, неподвижно лежащее на полу, с капающей из виска кровью.
Маг проснулся от острой нехватки воздуха. Последнее изображение проигрывалось в мозгу чётко, как будто находилось прямо перед ним.
— Гарри! — прошептал он. — Что я наделал?
========== 2. Цепляясь за ниточку ==========
Когда Сириус проснулся, он пришёл в неистовство. Его сердце тяжело стучало в груди, и он был уверен, абсолютно уверен, что с Гарри что-то было не так. Он не мог сказать, как или почему он это узнал, но он знал. Его взгляд упал на брошенную на пол газету. Что-то было не так с теми магглами, с которыми Гарри жил. Они нехорошо с ним обращались… Они с ним что-то сделали… Нечто на картинке скручивало его внутренности. Ему не нравилось выражение лица мужчины. И ему не нравилось, как они держали Гарри, почти как пленника.
Он встречался с сестрой Лили лишь однажды, и она была совсем не похожа на весёлую рыжую девочку, которая вскружила голову его лучшему другу. Лили редко говорила о сестре, создавая впечатление, что их отношения были не из лучших. Он никогда не любопытствовал. Он знал, каково это — решиться игнорировать семью. Но однажды она рассказала ему, что её сестра ненавидела магию и «уродов» — очевидно, слова Петуньи — которые были на неё способны. И сейчас маленький Гарри с ней жил? Как могли такие люди, как она и этот по-свински выглядящий человек, хорошо заботиться о Гарри?
Что говорилось в газете? «Домашний несчастный случай!» Внутренности Сириуса сжались. Ха! Как будто он не слышал этого раньше. Как будто он годами не рассказывал учителям, что он упал, ударился о дверь или подрался с другим мальчиком, потому что было страшно и стыдно признаваться в том, что отец с ним делает. В том, откуда у него синяки. И многие вещи, которые делал его отец, останутся с ним навсегда. Не происходило ли теперь то же самое с Гарри? Перед глазами вновь появилось маленькое упавшее тельце из кошмара. Он никогда не простил бы себе, и не простили бы ему Джеймс и Лили, если бы Гарри пережил в детстве то же, что перенёс он.
Сириус не осознавал, насколько связными становились его мысли. Он всё ещё трясся от холода, сидел, прижав колени к груди максимально близко, раскачивался туда-сюда, бормотал себе под нос.
Он был в отчаянии. Он должен был помочь Гарри, но не знал, как. Сердце болело, когда он думал о маленьком беспомощном мальчике в руках подлых родственников… Эти мысли не были счастливыми, поэтому они оставались при нём. Они придавали ему безрассудной уверенности, которой он раньше не знал. Он не должен был быть здесь… Он не совершал преступлений, за которые сейчас сидел, даже если смерть Джеймса и Лили была на его совести. И он дал обещание. Обещание, которое он не мог сдержать, сидя в Азкабане.
За отчаянием пришла решимость. Джеймс и Лили умерли из-за него, и он никогда не избавится от вины. Но он не станет причиной страданий Гарри. И если ему надо совершить невозможное, он это сделает. Он сбежит отсюда и найдёт Гарри. Или он умрёт, пытаясь. Не потому, что он не заслужил находиться здесь. Потому, что он был нужен в другом месте. Нужен Гарри.
***
Гарри вышел из больницы три дня назад, и всё стало ещё хуже. Дядя Вернон был в достаточно плохом настроении. Ему не понравилось отвечать на вопросы докторов о том, как Гарри получил травму. Он был в ярости от предположения о его возможной вине, пусть даже в самой малой степени. Как они могли обвинять его в неуклюжести мальчишки? Свою злость по этому поводу он выплеснул на Гарри.
Когда они вернулись из больницы, Гарри был наказан за неуклюжесть, за причинение неприятностей, за расходы на лечение и за любопытные взгляды и расспросы соседей, которые увидели скорую.
Это было… неприятно.
Гарри отправился в чулан с пинком в спину от дяди Вернона. Ему не разрешали выходить до сегодняшнего вечера. Еды и воды ему тоже не давали. Дурсли, похоже, хотели о нём вообще забыть.
После суток, которые прошли без единого сказанного ему слова, Гарри в самом деле испугался. Насколько он помнил, его впервые закрывали так надолго. Его мучали не только голод и жажда, но страх того, что о нём взаправду забудут на этот раз и он умрёт от голода в своём чулане. Но Гарри боялся издавать звуки. Он знал, как сильно дядя Вернон ненавидел слышать его в то время, когда он усердно делал вид, что Гарри не существует.
Но становилось всё сложнее и сложнее сдерживать порыв попросить хотя бы воды. Гарри был измучен и ужасно хотел пить. Лишь ночью, будучи уверенным, что Дурсли спят и не услышат его, он плакал. Днём он прижимал полотенце, заменявшее ему подушку, к лицу, подавляя те всхлипы, которые не мог сдержать.
Он был близок к обмороку, когда на третий день тётя наконец открыла ему дверь, и с радостью принял пару пощёчин, которыми она его наградила. Она затащила его на кухню и поставила перед ним стакан с водой, тарелку с сухим хлебом и банан. Гарри моментально выпил воду, набросился на еду и чуть не вскрикнул от радости и облегчения, когда стакан наполнили во второй раз.
Потом его дядя зашёл на кухню, и Гарри от страха застыл как вкопанный*. Но дядя Вернон лишь взглянул на него.
— Завтра ты заплатишь за своё поведение! — объявил он. — Для тебя будет много работы, и, если станешь бездельничать, хуже будет только тебе.
Глаза Гарри стали похожи на блюдца, и он кивнул, не осмеливаясь что-нибудь сказать. Он был слишком слаб и слишком боялся возражать. Он редко сопротивлялся. Это никогда не заканчивалось хорошо. Он не знал, перенесёт ли он завтра. Испытаниям не было конца, а он так устал… но что ещё оставалось, если не пытаться?
