Этого оратора сменил новый, говоривший по-белорусски. Он славил фашистов и призывал помочь им прикончить, придушить "лесных разбойников".
Рядом с этим даже бывший Наташин квартирный хозяин показался Кучерову лучше. Тот просто пожрет, засунет что можно в карманы и уйдет. А этот способен и бить, и истязать, и на брюхе ползать. Но в лес он тоже не пойдет, нет. Он же грамотный, вон как языком чешет. Ему письменный стол дадут. В кабинете. Отсюда он будет бегать к начальству, трепеща от почтения к власти.
После него на эстраде появился гитлеровский чин, сопровождаемый переводчиком. Он польстил собравшимся, сообщив, что видит перед собой лучших представителей белорусского народа, восхищается их мужественными рыцарскими лицами.
Кто-то скрипнул стулом, кто-то довольно крякнул. Не часто приходилось тем, кто собрался тут, слышать похвальные слова в свой адрес.
- С вашей помощью мы прикончим нарушителей порядка в Белоруссии, бандитов-партизан! - громогласно закончил оратор. - Прошу, господа, подходить к столу, записываться.
В зале установилась тишина. Неожиданная и неловкая пауза.
Улыбающиеся вербовщики сидели над чистыми листами бумаги, готовые любезно протянуть ручку каждому, кто поставит на бумаге свою фамилию.
"Эх, была не была!" Кучеров развязно подошел к столу, размашисто расписался. В скобках указал свой адрес.
Он огляделся. Лица многих "добровольцев" были ему знакомы. Он узнал переодетых полицаев (эти, пожалуй, пойдут в лес. Как-никак служба!), узнал вековечного тунеядца Федю (этот тоже только подкрепиться пришел!).
Подставные добровольцы громогласно благодарили за оказанную им честь, повторяли, что с гордостью поведут доблестных воинов, которым доверено прикончить партизан.
В одном из уголков зала Павел Михайлович заметил немецких солдат в форме мотомехчастей. По знакам и цифрам на их мундирах можно было заключить, что они принадлежали к новому, только что прибывшему в Минск пополнению. Солдаты живо реагировали на каждое слово немецкого оратора, поочередно, с разными интонациями повторяли произнесенное им "блокада". Они продолжали разговаривать, когда на эстраде начался концерт, бойко выскочила пара танцоров в белорусских народных костюмах.
Кучеров пересел поближе к солдатам. Вслушиваясь в их разговор, он понял, что солдаты не хотят воевать в лесах.
- Они обещали не посылать нас к партизанам! Мы не олухи, не позволим подстреливать нас, как зайцев.
Так примерно понял Кучеров слова своего соседа и обернулся к нему как бы между прочим:
- Но ведь господа ораторы сказали только что: ничего опасного в лесной войне нет. Мы все выйдем оттуда героями. Вот я первый записался. А вам, молодым, отчего же не идти туда?
Солдат-чех побагровел, толкнул непрошеного советчика в грудь и почти крикнул:
- Ступай сам, если записался. Пулю захотел? Болван!
Молодому чеху было невдомек, что сосед, которого он так грубо оттолкнул, вполне удовлетворен его реакцией. По настроению этого парня, по смелости, с какой он высказывался, можно было судить о настроении в новом батальоне.
Из солдатского клуба Кучеров отправился на условленную встречу к Тане. Рассказал все, что видел и слышал, перечислил запомнившихся "добровольцев".
Той же ночью Таня отправилась из Минска через Заславль в Бобры.
Снова она приняла облик жалкой побирушки. Нечесаная, грязная девушка в разбитых сапогах робко брела по сельским дорогам. Ее окликали гитлеровцы и, оглядев брезгливо, кричали: "Вэг! Вэг!", а сытые полицаи кидали попросту: "Топай, топай отсюда, зараза!"
Было бы смешно, если бы Таню обижали все эти хамские окрики. Не спеша, с виду безразличная ко всему, она шла к своим. Она уже привыкла ходить пешком, и расстояния не пугали ее.
Испугало на этот раз другое.
Днем, когда она подходила к деревне Саевщина, гитлеровские охранники проверяли документы у всех проезжавших и проходивших. Сгрудились подводы, остановилась грузовая машина. В стороне стояли окруженные конвоем люди.
Таня спокойно прошла мимо, но сердце пугливо екнуло. Могли задержать и ее. Что тогда? Ей дорог каждый час: она несла своим тревожную весть о вражеской блокаде.
Ее окликнули. Она продолжала идти, не оглядываясь. Окликнули снова, на этот раз требовательно, резко. Именно ее.
Тогда она вбежала в первый попавшийся дом, шепнула изумленной хозяйке:
- Прошу вас, скажите, что я - ваша!
Не теряя ни секунды, сбросила пальто, сапоги, вскочила на русскую печь с широкой лежанкой, прикрылась одеялом и стала энергично растирать замерзшие руки и ноги.
В таком виде застали ее два вломившихся в дом солдата.
- Сюда только что вошла женщина!
Властная хозяйка оттеснила их к двери. Уперев руки в боки, начала стыдить и корить на все лады:
- Какого лешего к девке моей пристали? Партизаны им снятся, так они уж ко всем цепляются... Дочка домой пришла, замерзла, а они лезут документы проверять. А ну, вэг отсюда...
Солдаты переглянулись, пожали плечами и ушли.
Горячая волна благодарности и любви к этой незнакомой женщине захлестнула Таню. Вот и сейчас - в который раз! - она убедилась, что оккупанты напрасно надеются привести к покорности простых советских людей.
Эти люди - надежная опора партизан и подпольщиков в их тяжелой и опасной деятельности. Неприметная крестьянка, видевшая Таню впервые в жизни, рисковала многим, если не всем, и все же она помогла девушке, не раздумывая ни секунды, будто та и в самом деле была родной ее дочерью.
Таня подошла к женщине, молча крепко поцеловала ее и быстро вышла.
НАТАША, ОТЗОВИСЬ, ПОДДЕРЖИ!
Благодаря Тане мы узнали о предстоящей блокаде и своевременно вышли из окружения", - записал в 1943 году радист партизанского отряда Владимир Барковский.
Сведения о блокаде, о ближайших планах гитлеровцев, принесенные Таней в Бобры, надо было сделать достоянием Москвы немедленно. Вот почему одновременно с Андреем их передавал в эфир и Барковский - радист отряда Николая Николаевича, так звали майора Богатырева, командира партизанского отряда, расположившегося в Бобрах.
