— Хотя лично я считаю, что кое-какие другие вещи идут тебе гораздо больше.

Хельга стыдливо запахнула короткий домашний халатик, который надела вчера вечером для Арнольда; вероятно, для завтрака с Сидом стоило сменить наряд на что-нибудь поприличнее.

— Ладно, — кивнула она. — Поехали, посмотрим, что ты можешь предложить.

В конце концов, в качестве коллеги Сид Гифальди тоже был, пожалуй, далеко не самой худшей кандидатурой.

***

Работы действительно оказалось много. И работа эта, как ни странно, со временем показалась Хельге интересной: поначалу она воспринимала в штыки идею устроить бар в здании старого пансиона, но вскоре сочла, что это не такая уж плохая мысль.

Казалось, «Сансет Армз» по ней соскучился; во всяком случае, его половицы встретили Хельгу Патаки дружелюбным приветственным скрипом. И ещё — это было совсем уж на грани сумасшествия, но всё же — Хельга никак не могла отделаться от ощущения, что само здание вовсе не против сделаться баром; ей казалось, что стены ласково теплели, когда она прикасалась к ним, объясняя рабочим, что, где и как следует обустроить.

А ещё она купалась в воспоминаниях об Арнольде — о том, далёком, невсамделишном, быть может, Арнольде, который уехал когда-то в джунгли и не вернулся, а не о том родном и близком, что приходил к ней по вечерам. В сочетании с умиротворённо урчащим Чужим в груди, в сочетании с пьяным уютным теплом и счастьем — это было особенно забавно: забавно было бродить по коридорам и комнатам пансиона, заглядывать в каждый закоулок и вспоминать, как раньше эти стены казались ей чем-то вроде святого храма — лишь потому, что здесь жил Он. И его комната — с облезлыми цветастыми обоями, непривычно пустая, практически без мебели; только тот вделанный в стену диван, за которым Хельга когда-то пряталась, всё ещё на своём месте…

Хельга осторожно опустилась на потрескавшуюся кожу сиденья, глубоко вдохнула запах пыли и лакированных деревяшек. В воздухе витало чувство утраты; внезапно Хельге сделалось щемяще грустно, будто кто-то сверху накинул на неё невидимую сеть.

Борясь с невовремя сдавившими грудь рыданиями, Хельга быстро вышла из комнаты — и больше старалась туда не заходить. Остальные помещения в доме не вызывали у неё такой реакции; в целом работать ей по-прежнему скорее нравилось.

И она осталась. Уволилась из офиса. И ни разу, как ни странно, об этом не пожалела.

Да и Сид, несмотря на свой невыносимый порой тон и некоторые отвратительные привычки, действительно оказался не самым худшим коллегой.

***

Именно коллегой, а не руководителем; Хельгой Патаки вообще было непросто руководить — на старой работе начальник хоть и звался её начальником, тем не менее, прекрасно это понимал. (Возможно, именно благодаря этому он и продолжал зваться «начальником», а не, скажем, «тем миленьким пятном на стене в коридоре».)

Сид быстро оставил попытки обуздать Хельгу. Он мог осторожно её направлять, критиковать, советовать, отговаривать — но не диктовал ей в открытую, что и как делать; и Хельга, с детства невыносимо влюблённая в свободу, очень ценила такое к себе отношение. Кажется, именно с началом совместной работы их осторожное приятельство и стало крепкой, проникнутой взаимоуважением дружбой.

Сиду нравилась Хельгина решительность, смелость, даже некоторая грубость, умение в случае чего идти напролом; с ней никто старался лишний раз не ввязываться в спор, да и нелишний — тоже зачастую старались не ввязываться. Крайне полезное в некоторых ситуациях качество.

Хельге нравилась прямота Сида, нравилось, что он говорил в глаза обо всех её ошибках, ничего не стесняясь и не скрывая; измученная долгими годами попыток понять, что имеют в виду окружающие, Хельга наслаждалась этой искренностью.

Словом, пусть Хельге совсем недавно эта мысль показалась бы дикой, — они с Сидом всё же стали неплохими друзьями.

И, как и положено неплохим друзьям, виделись не только на работе.

***

Сид держал её за руку — бестолково и неумело, точно кисть была тряпичной. Хельга не сопротивлялась. Не вполне понимала, зачем они сейчас держатся за руки — но не сопротивлялась; и думала о том, что это, наверное, можно отнести к одному из проявлений нежной дружбы. Почему бы, собственно говоря, и нет?..

На улице было холодно; Хельга мрачно прятала нос в меховой воротник. Сид, напротив, держал голову прямо, и даже, казалось, улыбался хлещущему в лицо снегу.

— Гифальди, ты извращенец, — буркнула Хельга, глядя на то, как снежинки взрываются влажными бомбочками на его щеках.

— Есть такой момент, — он ухмыльнулся, и в глазах его блеснуло что-то, что Хельге не понравилось.

На какое-то время она замолчала. Они вдвоём брели по дороге, утопая по щиколотку в свежем снегу. Хельга думала о том, что надо бы купить новые ботинки — эти, старые, конечно, очень красивые и лакированные, вот только начали, сволочи, протекать.

Ей, в общем-то, не впервой было вот так прогуливаться с Сидом. Они бродили по городу, коротая время до какой-нибудь встречи или мероприятия, обсуждали работу, делились идеями, планами на будущее. По работе, конечно.

— Сид, — негромко сказала Хельга.

— Да?

— Почему мы держимся за руки?

— Ты против? — суховато откликнулся он.

— Да нет, — Хельга фыркнула в воротник. — Просто интересно.

Они помолчали ещё немного. Снег стеклянно скрипел под ногами.

— Сид.

— Да?

— У нас же с тобой нет отношений?

— У тебя со мной — точно нет, — в голосе Сида зазвенело на секунду что-то нехорошее.

— А у тебя со мной?

— С каких пор тебе есть дело до других, Патаки? — зло огрызнулся Сид.

Хельга хотела что-то возразить, но так и не придумала, что. И промолчала снова.

По счастью, до пансиона оставалось идти недолго — минут пятнадцать. Прогулка, впрочем, уже перестала приносить какое бы то ни было удовольствие, и Хельга начала задумываться над тем, чтобы поймать такси.

— Сид, — тихо-тихо сказала она.

— Да?

Дальше должен был следовать вопрос про такси, но с губ отчего-то слетело нечто другое:

— Ты ведь меня не любишь?

— Нет, — ответил Сид совершенно спокойно, даже чуточку удивлённо.

Хельга почувствовала, как с души свалился не очень крупный, но чрезвычайно тяжёлый камень. Даже снег, по-прежнему летевший в лицо, стал не таким раздражающим.

Ещё пятнадцать минут всё было хорошо. Затем они с Сидом дошли до пансиона.

Он стоял прямо на пороге, бестолково озираясь, стоял, закутанный в тёплую меховую куртку.

Арнольд Шотмэн.

Собственной персоной.

========== 3 ==========

Голова у Арнольда всё ещё часто кружилась, но врачи обещали, что вскоре всё будет в порядке.

Он ходил по городу, то и дело изумлённо озираясь, шарахаясь от машин, глядя на сверкающие витрины такими глазами, будто видел подобное впервые в жизни; казалось, он не бывал здесь не чуть больше четырёх месяцев — а лет двадцать, не меньше.

Впрочем, те месяцы у аборигенов и отпечатались в его памяти как двадцать лет — двадцать лет раскалённого забытья, в котором он не понимал толком, где находится и что с ним происходит. Началось всё совершенно обыденно — рядовая поездка в Перу по поводу вырубки сельвы. Приехал, описал, уехал. Вот только метеорологи подложили свинью — и вместо солнечной прогулки в предгорьях Анд Арнольд получил полноценный тропический шторм, превращающий нерушимые на вид склоны холмов в грохочущие водопады из грязи и валунов. Последнее, что он помнил, — острую боль в руке и рёбрах, жгучими волнами расползавшуюся по телу. Открыв глаза в следующий раз, он обнаружил себя в чьей-то хижине; смуглая девушка с орлиным носом улыбнулась и положила холодную ладонь ему на лоб.

На попытки пошевелиться его тело ответило вспышкой боли, да такой сильной, что он даже и не понял, что именно болит. Рёбра? Ключицы? Плечи? Всё сразу? Осмотревшись, он понял, что выглядит как персонаж мультсериала, попавший в больницу после чересчур близкого знакомства с наковальней. Обе руки были надёжно закреплены в деревянных шинах, да и в остальном было заметно, что этим переломы не ограничились. Его языка аборигены, разумеется, не знали; и всё, на что в таком состоянии хватало Арнольда, — это разлепить глаза и взглядом попросить воды. Такие слова как «рация», «телефон», «обратная связь» не могли бы ему помочь, даже если бы он знал сам язык. Просто в языке их скорее всего не было.