Девочки многозначительно переглянусь. Февраль восемьдесят седьмого – эта дата говорила им о многом. Именно в это время их мать переселилась в Екатеринбург. И Евгения спросила:

– А у вас не осталось фотографий Светланы? Писем, может, каких-нибудь?

– Писем точно нет никаких. Они и не хранили. А фотографии я весной ещё пожгла. Кому они теперь нужны, кто в них заглянет! Так, пару штук себе на память оставила.

Ольга Вячеславовна ушла из летней кухни в дом и вскоре вернулась с цветной фотографией, потянув её сёстрам с гордостью, будто умершая девушка была ей дочерью, а не всего лишь соседкой:

– Вот вам и красавица наша.

Девушку и впрямь можно было назвать красивой. Нежный овал лица, светлая чёлка, прикрывающая высокий лоб, аккуратный носик, пухлые чувственные губы, слегка растянувшиеся в улыбке, и при этом застывшее в больших зелёных глазах нечто жалостливое, будто тогда уже знала, какая участь ей уготована так много поначалу обещавшей судьбой.

– А можно я сфотографирую снимок? – спросила Света, доставая из рюкзачка фотоаппарат и не решаясь просто попросить снимок.

– Сфотографируешь снимок? – удивлённо переспросила Вячеславовна. – И что это у тебя получится? Забирай уж на память о материной подружке. Ты очень похожа на свою мать в дни её молодости. Смешная такая была девчонка, бойкая. Всё песенку какую-то напевала прибалтийскую, говорила, бабушка в детстве научила.

– Бабушка? – поражённые девчонки выдохнули это слово одновременно.

– Ну да, сказала, бабушка… А эту Светочкину фотографию я часто вижу – я с неё на памятник потрет заказала. Я ведь не просто похоронила соседок, да забыла: и поминки такие устроила, что вся улица диву далась, и могилки в порядке содержу. Так что мне этот дом не даром дался. Я его уж и побелила, и в порядок привела. До забора только руки не дойдут. Сын всё обещает помочь, да никак не соберётся заменить.

– По этому забору мы вас и нашли, – улыбнулась Светлана, пряча фото в рюкзачок. – Спасибо вам за рассказ, за обед. Нам пора уже.

– А то оставались бы на пару деньков погостить, – как-то по-матерински предложила им вдруг женщина, ещё пару часов назад бывшая вовсе незнакомой. – Внуки у меня на море, так что одна скучаю. Пирожков напечём, на кладбище сходим.

После того как девочки решительно отказались принять предложение, хозяйка проводила их до калитки, и они пошли в сторону вокзала, до которого, как выяснилось, всего-то было минут десять хода.

– Настоящая казачка эта Вячеславовна, – высказала младшая сестра своё первое впечатление от визита. – Черноглазая, черноволосая, полная, статная… Борщ, пироги.

– Тогда получается, что соседка её молодая была ненастоящая казачка? – насмешливо возразила Евгения. – Светловолосая, зеленоглазая, худая. Ни тебе борща, ни пирогов.

– Знать бы ещё, кто мы с тобой такие, – рассеялась Светка и озадаченно добавила. – Чёрт, зря мы не попросились в туалет.

Сёстры Смирновы лежали на гальке у самой кромки Чёрного моря и блаженно расслаблялись, подставляя солнцу незагорелые тела. Вчера у них выдался тяжёлый день. Из Тихорецка сначала добирались на автобусе до Краснодара, решив, что так всё же быстрее, чем на поезде, а потом чудом вскочили в последний отходящий рейсовый «Икарус» на Геленджик, и прибыли в город уже в одиннадцатом часу вечера. Выбирать жильё в это время суток особо не приходилось, и, боясь остаться на ночь под открытым небом, они остановились в первом же дворе, на воротах которого увидели картонную табличку с надписью в стиле «что слышим, то и пишем»: «здаётца комната».

«Комната» оказалась сколоченным из фанеры однодверным шкафом, ибо исходя из архитектурного замысла и габаритов сооружения, назвать его жильём можно было только с большой натяжкой, да и то при наличии богатого воображения. Напротив входной двери стояла пионерская тумбочка, зажатая с двух сторон железными койками, которые в свою очередь тремя сторонами плотно упирались в фанерные стены. Внутреннее убранство «шкафа» завершалось мутноватым куском зеркала с неровными краями, висящим над тумбочкой, и ситцевой занавеской, прикрывающей не застеклённую квадратную прорезь в фанерной стене. Подразумевалось, что это окно.

Подобными «комнатами» был загромождён весь двор, между ними расположились колченогие столики, рукомойники и пара холодильников, стоящих прямо под открытым небом. Тут же на протянутых между деревьями веревках сушилось постельное бельё, купальники и полотенца. За одним из столиков господа отдыхающие глушили водку, закусывая свежими овощами и нарезанной крупными кусками варёной колбасой. Сестры немедленно получили приглашение от уже изрядно набравшихся парней присоединиться к компании и почли за благо ретироваться.

Ночной Геленджик, превратившийся в одно сплошное нескончаемое кафе, встретил их разномастной толпой и разноголосой музыкой. Люди прохаживались по набережной, сидели за столиками и дёргались в ритме льющихся из динамиков песен. Причём часто получалось так, что танцоры оказывались буквально «меж двух огней». На одной площадке звучала ностальгическая композиция в духе дискотеки восьмидесятых, в соседнем заведении ансамбль «в живую» исполнял нечто зажигательно-латиноамериканское. Впрочем, подобное наслоение мелодий, близкое к подлинной какофонии вполне позволяло отдыхающим танцевать, прислушиваясь не к звукам колонок и инструментов, а к собственной внутренней ритмике.

Сёстры присели, чтобы перекусить, им принесли меню, и пока Женя выбирала из недлинного списка предложенных блюд самое дешёвое, Светка не отрывала восхищенного взгляда от спокойной глади моря, которое выглядело сейчас и впрямь Чёрным, отражая своей матовой поверхностью береговые огни и пограничные прожектора. Евгения всерьёз опасалась, что сестра потребует ночного купания, но та, едва дожевав свою порцию шашлыка, сказала: «Всё, спать! Хватит на сегодня впечатлений».

В благодарность за проявленное благоразумие, Женька пообещала сестре купить купальник, но, проснувшись утром, передумала и отдала ей свой. Впрочем, старшеклассница не возражала, она была согласна, что студентке новый купальник нужнее, поскольку старый стал ей явно тесен в груди. Светка на всё была согласна, в обмен на счастье броситься с разбега в солёную воду, наплаваться до одурения и упасть потом без сил на тёплую гальку, или просто погреться на солнце, ощущая, как с кожи медленно и щекотно испаряются солёные капельки морской воды.

– Хорошо-то как, – произнесла она лениво, – на гальке и то удобнее лежать, чем на этих жутких кроватях, сетки до земли провисли. Где только раздобыли такой антиквариат? Небось, со времен Второй Мировой остались, из госпиталя военного приволокли. Если был бы пол, можно было бы кинуть матрацы на него. Но пола практически нет, свободного пространства полметра всего. Разве что расположиться под кроватями. Да ещё придурки эти из соседней коморки полночи песни орали…

– Можно подумать, ты что-нибудь слышала! Спала как убитая, – возразила Евгения, пересыпая влажные серые камешки между пальцев.

– Я всегда всё вижу, всё слышу, всё запоминаю.

– Ага, например, номер дома, который мы искали в Тихорецке.

– Ладно тебе, – рассмеялась Светлана. – Наверное, я в то время умела считать только до одиннадцати. Это ты у нас великий счетовод, а я больше специализируюсь на изобразительном искусстве. И всё-таки я нашла этот дом.

– Да уж. Только что это нам дало?

У девушек до сих пор не было возможности свободно поговорить о поездке в Тихорецк, оставившей смурное впечатление. Они ни на шаг не приблизились к своей цели, да и сама цель их странствий претерпела изменения. Они уже почти забыли, что отправлялись на поиски отца, сейчас их больше занимала загадка прошлого матери.

– Как это: что дало? Не так уж мало, как кажется. Во-первых, теперь мы знаем, что мама была не такой уж безродной. По крайней мере, она знала свою бабушку, которая научила её какой-то прибалтийской песенке. Во-вторых, из Магадана мамочка направилась вовсе не в Ростов, как нам рассказывала, а прямиком в Сочи. Там она какое-то время работала в кафе, познакомилась и подружилась со Светланой из Тихорецка. И потом они на пару укатили опять-таки не в Ростов, а в город Тольятти, где устроились на работу. Жаль, не знаем, на какую. Вячеславовна говорила, на какой-то завод. Но какой именно? Кажется, там самое мощное производство – это выпуск «Жигулей».