В Секции Д полагали, что ситуация внутри Венгрии «весьма безнадежна», но считали необходимым создать там базу, даже если «это было бы лишь жестом» [24]. Первым контактом Кристины стал Губерт Гаррисон, корреспондент «Ньюз Кроникл», который с октября работал на Джорджа Тэйлора. Гаррисон был невысоким плотным человеком, на десять лет старше Кристины. Они сразу вступили в конфликт. Он намеревался обеспечить ее транспортом, контактами и секретными техническими средствами в обмен на то, что она установит связь с поляками. «В результате, – жаловалась она, – моя квартира в Будапеште превратилась в склад для всего, что собирались переслать в Польшу, в том числе взрывчатки» [25]. Тем временем польская разведка в Будапеште, которая уже присматривалась к Гаррисону, взяла под наблюдение Кристину.
Другим контактом был давний приятель и поклонник, журналист из Польши Йозеф Радзиминский, который теперь работал на Секцию Д. Благодаря его присутствию в городе Кристина быстро вошла в широкий круг журналистов и дипломатов, посетила ряд приемов и открытых дней в разных посольствах. Она никогда не любила наставников и покровителей, и постоянная компания Радзиминского ей докучала; она и сама могла поставить бутылку шампанского на подоконник, что означало прием у атташе, или принять сигнал через продавца цветов напротив кафе, означавший, что сюда идут немецкие офицеры. Но Радзиминский не понимал намеков, и она недружелюбно прозвала его pies kulawy, то есть «хромой пес»[28]. Он стал первым из таких ее обожателей. Присутствие Радзиминского в Будапеште не было совпадением. Ближайшие к Польше страны – Венгрия и Румыния – с конца 1939 года были переполнены иностранными журналистами. На удивление, среди них было много женщин, включая Клэр Холлингворт из «Дейли Телеграф», которая первой передала известие о германском вторжении в Польшу, так что прикрытие Кристины в качестве французской журналистки выглядело вполне убедительно. В то же время оно давало ей повод в любое время перемещаться по Будапешту в полупальто мужского кроя, с записной книжкой, папкой с бумагами и, разумеется, венгерскими шариковыми ручками в сумке[29], и у нее была возможность организовывать встречи, составлять планы и получать документы, необходимые для перехода в Польшу. Основной трафик через венгерско-польскую границу шел в одну сторону, так как Венгрия держала границу открытой для приема десятков тысяч беженцев – польских военных и мирных граждан.
Среди «медленно двигающихся масс прискорбного вида, спотыкающихся, напирающих… цепляющихся за своих детей и жалкие узлы» были и злополучные члены Британской военной миссии в Польшу 1939 года [26]. Когда началось вторжение, генерал сэр Эдриан Картон де Виар, легендарный одноглазый и однорукий, но практичный лидер миссии надеялся установить контакт с польским сопротивлением, чтобы обеспечить поставку тяжелого вооружения и радиопередатчиков. Его помощником был подполковник Колин Габбинс, жилистый шотландский горец, который «носил усы щеткой, ставшие непременной частью облика офицера Королевской артиллерии», но за формальной вежливостью он скрывал оригинальный ум и отвагу, которые впоследствии обеспечили ему пост главы Управления специальных операций (УСО) – организации, созданной Черчиллем путем преобразования Секции Д [27]. Габбинса поддерживали Питер Уилкинсон, который уже был свидетелем входа немецких войск в Прагу, и Гарольд Перкинс, владелец фабрики в Закопане, теперь официально работавшие на СИС. Все трое искренне сочувствовали полякам, и всем им предстояло стать ключевыми контактами Кристины. Но на данный момент они просто пытались выбраться из Польши, влившись в то, что Уилкинсон описывал как «процессию пыльных машин, за рулем которых были в основном женщины, весь транспорт был забит вещами и бледными детьми с широко раскрытыми глазами, следившими из окон за происходящим вокруг» [28].
Никто из Британской миссии не забыл сцен, которым они стали свидетелями. «Немногочисленные машины были усеяны следами пуль, во многих крыши были закрыты матрасами в тщетной попытке защититься от немецких пикирующих бомбардировщиков», – писал Уилкинсон; а в противоположном направлении двигалась колонна лошадей, которых гнали на запад, в бой», там же были «жеребята, семенящие рядом с матерями» [29]. Габбинс чувствовал ожесточенную решимость стариков, женщин и детей, выламывающих камни из мостовой, чтобы строить баррикады, – типичный польский дух сопротивления. Уилкинсон видел крестьянку в платке, которая шла по полю с ведром, направляясь к кобыле с жеребенком, и это напомнило ему «картину Брейгеля, сцену давно забытого времени». А несколько минут спустя фермерский дом вспыхнул, и лошадь, и женщина лежали мертвые, «юбки ее взлетели и накрыли голову, бесстыдно обнажив ноги. Только жеребенок уцелел и спокойно щипал траву» [30]. Бегство продолжалось, британские офицеры избавлялись от формы, разрывали паспорта, Уилкинсон задавался вопросом о том, в чем состоит британское моральное превосходство. А затем они с Габбинсом использовали так называемые методы убеждения, чтобы договориться с ответственными за армейские грузовики, блокировавшие дорогу. В какой-то момент польский офицер прицелился в Уилкинсона из пистолета [31]. «Кто вы такие, чтобы отдавать приказы полякам? – кричал офицер. – Что вы делаете в Польше?» Прежде чем Уилкинсон успел ответить, машины снова пришли в движение, и офицер ушел вслед за ними, но его вопрос так и остался висеть в воздухе. Возвращаясь к своему автомобилю, Габбинс с горечью спросил: «И в самом деле – что мы здесь делаем? Какую помощь можем мы предоставить полякам?» [32].
Среди польских беженцев, пересекавших границу, были в то время и юные кузены Кристины – Ян и Анджей Скарбеки, они передвигались в опломбированном вагоне венгерского армейского эшелона, с ними была мать, а некоторое время и отец, хотя он вскоре настоял на том, чтобы присоединиться к польской армии во Франции. Лишь через несколько месяцев Кристина узнала, что они спаслись из оккупированной Польши[30]. Однако она встретила в Будапеште другого человека из детства – Анджея Коверского, теперь удалого лейтенанта.
Впервые Кристина познакомилась с Анджеем в Тшебнице, когда они оба были маленькими, затем возобновила знакомство в Закопане, там он купил у Ежи пару лыж. Холостяк и дамский угодник, Анджей стал высоким и крепким, с русыми волосами и ярко-голубыми глазами, он был улыбчив и очень обаятелен. Он любил хорошую еду, выпивку, разговоры допоздна, танцы и, конечно же, флирт. Его круглое румяное лицо сохраняло невинный вид, и Анджей обнаружил, что это отличное свойство, которым можно пользоваться. Невероятно активный, он жил на полную катушку, проводил массу времени, занимаясь верховой ездой и лыжами, пока его мать полагала, что сын ведет монашеский образ жизни и учится в Кракове – а он три студенческих года налегал на «водку и мясо» [33]. Все это не могло пройти без последствий. Когда Анджей в прошлый раз видел Кристину, он только что уцелел при сходе лавины, несмотря на то что шансов почти не было, но затем ему ампутировали ногу до колена – приятель случайно попал в него из ружья на охоте. Деревянный протез с металлическими креплениями был изготовлен для него в Великобритании, он был тяжелым, но Анджей не сдавался. Он больше не мог ездить верхом, но перенес страсть к лошадям на пожизненную любовь к автомобилям[31].
После вторжения нацистов Анджей вступил в «Черную бригаду», единственное моторизованное подразделение Польши. После очередной самоубийственной атаки на войска вермахта Анджея нашли живым, но преисполненным ярости – его протез застрял под гусеницей взорванного танка. «Мне не нужен доктор, проклятый идиот, – кричал он на офицера, который его обнаружил, – мне нужен кузнец» [34]. Помимо раздробленного протеза, он был невредим. Анджей получил чин лейтенанта и орден «Виртути милитари», высшую польскую воинскую награду, а потом его подразделение попало в плен. Пока Кристина в Лондоне добивалась поступления на службу в британскую разведку, Анджей каким-то образом раздобыл «опель» – машину того типа, что пользовался спросом у офицеров вермахта, и возглавил операцию по освобождению своей бригады. Они снова вступили в бой и, наконец, ушли в Венгрию, где, в соответствии с положениями Женевской конвенции, были посажены за колючую проволоку, в лагерь, уже забитый грузовиками, легковыми автомобилями и людьми.
