В двенадцатом классе был всего один курс испанского, и это означало еще один год в компании миссис Мартин. На первом курсе испанского она требовала, чтобы мы звали ее сеньорой Мартинез, что было крайне нелепо, поскольку ее муж являлся пастором местной лютеранской церкви. Она из тех чрезмерно опекающих дамочек, которые любят печь, обвешиваются праздничными брошками и обращаются с нами как с малышней из началки.

На урок я пришел первым, и миссис Мартин, лучезарно улыбнувшись, прошептала, что прихожане ее церкви молились за меня после несчастного случая. Мне в голову пришло множество куда более значимых вещей, о которых можно было бы помолиться, но не хватило духу сказать ей об этом.

– Грасиас, сеньора Мартинез, – пробормотал я, заняв свое обычное место.

– Здорово, Фолкнер, – кивнул Эван.

Он и еще три парня из теннисной команды как ни в чем не бывало заняли места вокруг моего. Словно ничего не изменилось. В руках у них были пакеты из «Бургер Кинг», на плечах – профессиональные теннисные рюкзаки (мы такие выпрашивали у тренера годами). Меня настолько отвлекли эти рюкзаки, что я не обратил внимания на две вещи: парни покидали кампус, чтобы купить себе обед, и на униформе Эвана вышита дополнительная полоска.

– Не поздравишь меня с тем, что я стал капитаном? – Эван залез в пакет и достал огромный двойной бургер. Класс заполнил неприятный запах остывших котлет и лука.

– Поздравляю. – Я совершенно не удивился. В конце концов Эван был наиболее вероятным кандидатом.

– Ну, кто-то же должен был сменить твою хромую задницу. – Странно, но благодаря мягкому баритону Эвана оскорбление прозвучало довольно-таки дружелюбно.

Сидевший позади меня Джимми протянул большую корзинку картофеля фри.

– Хочешь?

– Сам, что ли, не управишься? – невозмутимо спросил я.

– Не-а, тут на всех хватит. Спецом столько взял, на случай, если сеньора Мартинез рассердится.

Я не сдержал смешка.

– Слушай, – хлопнул меня по плечу Эван, – идешь с нами завтра в «Чипотле»?[3] Тако-вторник, чувак! Без тако и гуакамоле никак!

– Вряд ли, – покачал я головой, улыбнувшись.

Парни вели себя как обычно, и на секунду мелькнула мысль: неужели все может быть настолько просто? Могу ли я пойти в мексиканский ресторанчик с командой, в которую больше не вхожу? И хочу ли продолжать общение с ними, когда опустился с позиции лидера до обузы?

А потом в облаке знакомого фруктового парфюма в класс вплыла Шарлотта. Она запустила руку в корзинку с картофелем, вытащила целую горсть и присела на парту, стоявшую напротив стула Эвана – короткая юбка-солнце взметнулась вокруг загорелых бедер.

– Где моя картошка? – Шарлотта пихнула Эвана ногой.

– Джимми взял на всех. – У Эвана вытянулось лицо: он понял, что облажался.

– Я просила не Джимми взять мне картофель фри, а тебя, – надула Шарлотта губы.

– Прости, детка, я заглажу свою вину.

Эван наклонился через проход, собираясь ее поцеловать. Если у меня и были какие-то сомнения насчет их отношений, то теперь они отпали: Шарлотта и Эван встречаются.

– Не сейчас. У меня жирные руки, – отвернулась Шарлотта. – Ты хотя бы салфетки взял?

– Упс. Забыл.

Наверное, мне должно было быть больно видеть их вместе – мою бывшую девушку и одного из лучших друзей. Наверное, меня должны были волновать вопросы, «когда» и «как» они сошлись. Однако странное дело, все это словно не касалось меня и не стоило моих нервов. Вздохнув, я достал из рюкзака упаковку салфеток и протянул Шарлотте.

– Спасибо.

Она даже не смогла посмотреть мне в лицо. Не знаю, из чувства вины или из жалости.

После этого к нам присоединилась Джилл Накамура, так и не снявшая солнцезащитных очков. Они с Шарлоттой только что вместе обедали, тем не менее, прежде чем сесть, она обняла подружку.

– У нас в этом году всего два совместных урока, – пожаловалась Шарлотта.

Я позволил себе ухмылку, когда Джилл начала придумывать отмазки: типа, ее расписание изменилось из-за участия в ученическом совете. Правда в том, что мы с Джилл с десятого класса ходим на одни и те же углубленные курсы, но оба понимаем, что лучше об этом помалкивать.

Вытерев руки, Шарлотта убрала салфетки в свою сумочку. Мои салфетки, вообще-то.

– О боже, – простонала Шарлотта, эффектным движением застегнув молнию на сумочке. – Вы только посмотрите на это! Она что, ограбила склад забытых вещей?

– Склад мужских забытых вещей, – сдерживая смех, добавила Джилл.

Новенькая стояла в дверях, оглядывая по большей части занятые парты. Ей явно было неприятно назойливое внимание, но она храбрилась под прицелом множества взглядов. К счастью, в класс вошла миссис Мартин. Она хлопнула в ладони, призывая нас к тишине, как каких-то третьеклашек, и поприветствовала:

– Ола[4], класс!

Я всегда питал неоднозначные чувства к уроку испанского. Обычно я минут пять ломал голову над тем, в честь какого праздника миссис Мартин надела очередную брошку дня, и время от времени мы устраивались в конце кабинета смотреть диснеевские мультфильмы на испанском языке. Однако когда миссис Мартин дала нам задание взять интервью у своего одноклассника, а потом представить его всему классу эн эспаньол[5], я осознал, что урок испанского грозит переплюнуть ужасное собрание группы поддержки.

Парни вокруг меня, такие дружелюбные всего несколько минут назад, объединились в пары. В прошлом мне всегда было с кем поработать. Но, ясное дело, все изменилось. А затем я заметил новенькую, уставившуюся на чистую страницу в тетради.

Я занял место рядом с ней и нацепил улыбку, которую девушки раньше считали неотразимой.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Разве мы не по-испански должны говорить? – бесстрастно отозвалась она.

– Миссис Мартин все равно. Главное, чтобы мы представили друг друга на испанском.

– Неординарный подход, – покачала девушка головой. – Что ж, мэ ямо Кэссиди. Комо тэ ямас?[6]

– Мэ ямо Эзра, – ответил я, записывая ее имя. Мне понравилось его звучание.

Мы на мгновение замолчали, слушая, как пара рядом с нами пытается говорить на ломаном испанском. Все остальные общались на английском, поскольку, как я и сказал, миссис Мартин было все равно.

– Итак… – побудила меня продолжить Кэссиди.

– О, прости. Эм, дэ дондэ ас бенидо дэ?[7]

Она подняла бровь.

– Дондо дэ ла Бэрроуз скул дэ Сан-Франсиско. И ту?[8]

Я не слышал о такой школе, но мне почему-то представилась суровая частная школа-интернат, отчего появление Кэссиди в Иствуд-хай стало казаться еще страннее. На ее вопрос я ответил, что я родом отсюда и здесь же учился.

– Эм… эс уна эскуэла дондэ дуэрме уно кон эль отро? – спросил я на корявом испанском. К слову сказать, испанский я знал так себе.

Кэссиди расхохоталась – безудержно и громко, как обычно смеются на вечеринках или в столовой, но никак не на уроке в тихом классе. Шарлотта и Джилл резко развернулись и злобно зыркнули на нас.

– Прости. – Губы Кэссиди изогнулись в насмешливой улыбке. – Ты правда хочешь знать, спят ли там все ученики друг с другом?

Я поморщился.

– Я хотел спросить: это школа-интернат?

– Си, эс ун интернадо. Да, это интернат, – ответила Кэссиди. – Наверное, нам все же лучше перейти на английский.

Так мы и сделали. Я узнал, что Кэссиди закончила летнюю программу Оксфорда для старшеклассников, где изучали Шекспира; что однажды она оказалась в очень затруднительном положении в Трансильвании; что из-за акустики готической архитектуры ей приходилось учиться играть на гитаре на крыше общежития. Я никогда не выезжал за пределы страны, если не считать трехчасовой поездки в Тихуану с Джимми, Эваном, Шарлоттой и Джилл на весенние каникулы в прошлом году. И уж точно никогда не был в театре «Глобус»[9], не вылезал из окна спальни с гитарой на спине, и у меня не крали паспорт цыгане, расположившиеся у замка Дракулы. Все, что я делал, все, что меня характеризовало, навечно осталось в прошлом. Но Кэссиди терпеливо ждала моего рассказа о себе, держа авторучку над бледными линиями тетрадного листа.