– Ты командир? – спросил его один из бандитов, разглядывая звездочки на его погонах.
– Я, – чуть запнувшись, ответил лейтенант и поднял глаза на спросившего.
Он хотел разглядеть в глазах задавшего этот вопрос бандита что-нибудь, что подскажет ему их судьбу. Глаза смотрели жестко, не оставляя никакой надежды. Лейтенант все понял и уже не был уверен, что их оставят в живых, но все же еще надеялся на это. Надеялся.
Зря. Длинная очередь из автомата сбила его с ног и свалила на землю, прямо под ноги стоящих бойцов. Вторая очередь, выбив из камуфляжа пыль, от плеча к бедру наискось, прочертила полосу на выгибающемся на земле теле и успокоила лейтенанта навсегда. Агонии не было.
Бандиты все сделали грамотно. Командир, он даже в плену командир. Уже одно только его присутствие вселяет хоть какую-то веру в него, хоть какую-то надежду, не дает упасть духом, волей-неволей заставляет собраться. А когда нет командира – все, нет подразделения. Каждый сам по себе. И каждый боится в одиночку. А когда боится каждый, то это многократно увеличивает силу страха, и он уже становится не страхом одного бойца, а всеобщей паникой подразделения. Паника зомбирует, лишает сил, мыслей, рассудка, возможности к сопротивлению. Она делает человека управляемым.
Это и нужно было бандитам.
Увидев, как убили лейтенанта, женщина в цветастом халате, прикрыв лицо обеими ладонями, пригнувшись, как будто прячась от удара, бросилась за дом, и там, упав под старым абрикосом, затряс лась в рыданиях. Ее соседки, наблюдавшие за происходящим из-за забора, как перепуганные галки, разбежались кто куда. Боевики решили, что хозяйка дома испугалась стрельбы. Один из них, тот, который стрелял, высокий, с черной бородой, подошел к ней и стал ее успокаивать. Стоявшие рядом с ним бандиты, кивая головами, поддерживали бородатого. Они старались казаться спокойными и уверенными, но голоса их слегка подрагивали и вели они себя заметно нервно. Ведь для них самих картина расстрела была неожиданной, невиданной ими доселе, а потому неестественной и пугающей.
Но женщина не слышала их. Не стрельба так испугала ее, и не страшный вид этих бородатых людей, и даже не то, что они находились в ее дворе, бряцая оружием, суетясь и горланя. Сейчас это уже ее не страшило. Они не знали, что сердце ее и душу рвало сейчас на части осознание того, что именно она стала невольной виновницей убийства этого молодого лейтенанта. Это она показала им, где он прячется. Это из-за нее его убили. И теперь она не могла себе этого простить.
И не только в гибели лейтенанта винила она себя. Она была матерью, и не кто иной, как она понимала, что для любой матери потеря ребенка – великое горе. И сейчас виной чьему-то горю стала она. Она нанесла рану в сердце матери убитого лейтенанта, и эта рана не заживет уже никогда.
Стоящие до этого в одну шеренгу бойцы теперь испуганно сбились в кучу, плотнее прижавшись друг к другу, и замерли. Все старались смотреть куда угодно, лишь бы не видеть тело убитого лейтенанта.
Еще несколько мгновений назад он был их командиром. А сейчас он лежал мертвый, истекающий кровью. Бледное, по-детски маленькое лицо, разбросанные в стороны худые ноги в широких, испачканных пылью штанах, скрюченные кисти рук. Он выглядел таким жалким и несчастным, что от жалости к нему и, наверное, от жалости к самому себе, глядя на него, «Замок» расплакался. Он плакал тихо, почти беззвучно, как ребенок, трясся подбородком. Слезы текли по его лицу, капали на грудь. Он даже не вытирал их. Может, не замечал их, может, стыдился их, а может, просто боялся пошевелиться.
Никто из бойцов не смел пошевелиться. Неожиданное и молниеносное убийство их командира ввело всех в ступор. Нервно подрагивая коленями, опустив вниз головы, они как будто чувствовали на себе какую-то вину.
Какую? И что теперь будет с остальными? Убьют или оставят в живых? Умирать не хотелось никому. А вид смерти и страх перед ней уже начинал их парализовывать.
Боевики ликовали, они явно радовались так легко доставшейся победе. Ведь даже не пришлось решать, кому из них придется лезть в подвал, рискуя жизнью. Бойцы могли не сдаться и открыть по ним огонь. Они могли даже решиться подорвать себя гранатами. Ведь многие из них часто именно так и делали.
Что тогда? Залезть в этот погреб и сдохнуть там под пулями «федералов»? Этого делать никому из боевиков явно не хотелось. А так все случилось быстро и легко. Никто из бандитов не ожидал такого исхода.
«Да здравствует слабый дух врага!»
Бритоголовый сжал челюсти и, не отводя глаз, смотрел на убитого лейтенанта. Желваки бешено бегали по его скулам: «Дурак, лейтенант. Нельзя было им верить. Теперь всех убьют, – он сквозь прищур глаз с пренебрежением и сожалением обвел взглядом своих товарищей – сопляки!»
Испуганный, затравленный вид бойцов бесил его. Он ненавидел себя за то, что поддался их решению. Он уже ненавидел их всех за это решение.
«Нет! – Бритоголовый, упрямо выставил вперед челюсть и, оскалившись, посмотрел на хохочущих боевиков – Я убегу от них. Все равно убегу. Выберу подходящий момент и сделаю это».
– Не ссыте, вас стрелять не будем, – ржали «духи», видя ужас в глазах бойцов.
Но бойцы боялись. Их страх удесятерялся от неведения того, как теперь с ними поступят те, в кого они какой-то час назад стреляли. Так, как с лейтенантом или как-то иначе? Они стояли молча, обреченно, практически без надежды. Стояли и смотрели на тех, кто отныне решал их судьбу.
Двое бандитов схватили мертвое тело лейтенанта за ноги и поволокли его куда-то по улице. Его руки раскинулись широко в стороны и скребли скрюченными, грязными пальцами по земле, как будто пытались вцепиться в нее, как будто не желали оказаться там, куда его тащили. Мертвая голова лейтенанта болталась из стороны в сторону, билась затылком, словно в отчаянии, о твердую, утоптанную землю поселковой улицы.
Это забавляло бандитов, они постоянно оглядывались назад на тело лейтенанта и весело ржали, волоча его из поселка. Вслед за ними по сухой глинистой земле тянулся долгий кровавый след.
Оставшихся без командира бойцов тоже вывели из поселка и построили рядом с автобусной остановкой.
На ее кирпичной стене сквозь обсыпавшуюся старую штукатурку едва различался нарисованный на фоне гор лихой усатый джигит на коне, в папахе, бурке и с кинжалом. Никто из бойцов раньше не заходил сюда, никто из них не видел эту стену вблизи, и, чтобы хоть как-то отвлечься от происходящего, они стали ее разглядывать.
Живые, ненарисованные «джигиты» окружали бойцов. Они стояли в нескольких шагах от них, что-то наперебой говорящие друг другу и как-то по-хитрому поглядывающие на бойцов. Они явно обсуждали что-то очень забавное, так как почти каждая брошенная кем-то фраза вызывала взрыв хохота остальных.
«Над нами ржут», – думали бойцы.
Бандиты с интересом рассматривали их, хитро и недобро скалясь сквозь обильно отросшие в горах бороды.
Все они были в хорошей иностранной форме, в новой обуви, в каких-то крутых разгрузочных жилетах. У бойцов таких не было. Даже у своих офицеров они не видели подобной экипировки.
Сквозь толпу глазеющих на бойцов джигитов протиснулся высокий бородач.
Он подошел к бойцам. Посмотрел на них, молча и как-то по-звериному оскалился. Постояв возле бойцов некоторое время, о чем-то думая, он что-то объяснил «джигитам». Бойцы не расслышали, что именно он говорил.
«Джигиты» после слов бородача зашумели, заулыбались, словно обрадовались какому-то радостному известию. А затем схватили бойцов и поволокли их в сторону.
Сопротивляться никто и не думал. Будь что будет. А как тут сопротивляться, если вокруг несколько сотен до зубов вооруженных боевиков? «Сразу не убили. Может и вовсе убивать не станут», – кое у кого эта мысль породила несмелую надежду остаться в живых.
Бойцов сбили с ног и положили лицом вниз на землю. Уложили всех ровно, в одну шеренгу, как в строю, головой в одну сторону. В сторону Мекки. Разве могли догадаться бойцы, что это значило для них?
