Этот последний делал все приготовления для общего приступа. Место его стоянки так близко соприкасалось с некоторыми частями рва, что туда падала земля с его прикрытия. Он полагал, что легко займет Дортмюде через брешь, сделанную в его укреплении и кое-как заваленную рогатками и кулями с землей.
Г-н де Раберсдорф пошел бы на приступ немедленно, но во время одной из вылазок было сожжено большое количество фашин. Г-н де Корвиль вел себя в этом деле как нельзя лучше, и обратно принесли его на носилках, раненного в ногу мушкетными выстрелами. В таком виде посетил его Антуан в доме г-жи Слюис. Она горько плакала, видя своего постояльца в таком бедственном положении.
У Антуана не было больше времени заниматься г-ном. де Корвилем. С минуты на минуту ждали приступа г-на де Раберсдорфа. На третий вечер не ложились. В неприятельском лагере были большие передвижения, но только наутро с удивлением заметили, что траншеи пусты и работы оставлены. Г-н де Маниссар не верил своим глазам. Г-н де Раберсдорф стремительно снимал осаду и спешно переправлялся на ту сторону Мёзы. Весь день прошел в наблюдениях за этим неожиданным зрелищем. Г-н де Маниссар, опасаясь какой-нибудь западни, запретил кому бы то ни было покидать свой пост. Все, что он мог сделать, это послать вслед г-ну де Раберсдорфу конную сотню, чтобы узнать, куда он направляется. Остальная конница была или без лошадей, или на таких лошадях, у которых остались только кожа да кости. Антуан находился в числе привилегированных.
Ночь была достаточно светла, так что они могли удостовериться, что г-н де Раберсдорф удаляется от Дортмюде. К заре он сделал пять или шесть верст и остановился при входе в Валефскую равнину. Антуана чуть не схватили на колокольне, куда он забрался, чтобы лучше видеть. Конный отряд, бывший с ним, окружила внизу неприятельская часть и перебила в церкви, куда он скрылся. Антуан через слуховое окно смотрел на стычку. Случайно лошадь его, привязанная на маленьком кладбище, осталась на своем месте. Он вскочил в седло и направился в Дортмюде.
Было десять часов утра, и Антуан сошел наземь, чтобы отдохнуть на лужку, где бы и лошадь его подкрепилась высокой густой травой; сам он закусил еще неспелое яблоко, как вдруг вскочил: раздался пушечный выстрел со стороны Валефской равнины, где стоял лагерем г-н де Раберсдорф.
Антуан галопом пустился к Дортмюде. Время от времени он останавливался, прислушиваясь. Канонада не прекращалась; Антуан с наслаждением слушал ее заглушенный гул.
Маршал де Маниссар был еще в постели, когда около полудня Антуан явился сообщить ему новость. Завязалось сражение, и г-н де Раберсдорф мог схватиться только с г-ном де Вораем. Г-н де Маниссар сразу выскочил из-под одеяла, не обращая внимания на то, что он обнаружил свернувшуюся там г-жу Ван Верленгем, которая тихонько вздыхала, что ее увидели в натуральном виде, даже без нижней рубашки.
День был тревожный. Г-н де Маниссар шагал по редуту, построенному при входе на мост. Площадь и улицы гудели. Горожане вышли из своих подвалов и наслаждались воздухом на солнце. К четырем часам пополудни начали появляться беглецы. Лошади без седоков бродили по полю, тележки катились вдоль рва. Гарнизон был так истомлен, что офицеры не пытались делать никакой вылазки. Ни у кого не было уверенности.
Вдруг вдали показался большой конный отряд. Подымая пыль, масса шла прямо на Дортмюде, разобрать что-либо не было возможности. Это могло быть возвращением г-на де Раберсдорфа с таким же основанием, как и прибытием г-на де Ворая.
Наконец, пыль рассеялась. У верховых были мундиры и штандарт полка Лангардери. Их встретили радостным возгласом. Крик: «Да здравствует король!», начавшийся на редуте, обошел весь город – с равелина на равелин, с одного укрепления на другое, потом пошел по кривым улицам и разразился в самом центре Дортмюде, на главной площади. Обнимались, пели.
С укрепления при въезде на мост махали шляпами. Солдаты подымали вверх мушкеты и пики. Прислуга у орудий подымала фитили. Всадники приближались. Лошади перепрыгивали через загородки и покинутые траншеи. Земля обваливалась под копытами. Блестели поднятые сабли.
Первый прибывший был на пегой лошади. Он остановился на самом краю рва. У него на сабле был наколот большой круглый хлеб, который он бросил изо всех сил. Каравай взлетел в воздух. От солнца он казался совсем золотым и имел форму короны.
XIII
Г-н де Маниссар выехал верхом навстречу г-ну де Вораю. Маршалы учтиво раскланялись. Весь Дортмюде выстроился на их пути, и постоянно раздавалось: «Да здравствует король!». Невзгоды осады казались забытыми. Припрятанная провизия словно чудом появилась на свет божий. Бутылки с вином ходили по рукам, пили прямо на воздухе. Радость была повсюду велика. Г-на де Ворая принимали как спасителя. Г-н де Ворай был верхом на темной лошади, с маленькой головкой, в красной сбруе и с подвязанным хвостом. Под г-ном де Маниссаром была белая, худая лошадь. Большинство других было прикончено на питание их всадников, так что кавалеристы пешими образовали шпалеры в высоких сапогах, с которых они из тщеславия не сняли шпор.
Г-н маршал де Ворай был коротенький плотный человек. На нем была кираса по старой моде. Большой спутанный парик обрамлял его сероватое лицо со строгими глазами и седыми усами и бровями, которые он постоянно хмурил. Он был непреклонен, ловок, набожен, и в портупее у него были зашиты частицы мощей. Рукою в буйволовой перчатке он сжимал голубой жезл с золотыми королевскими лилиями. Отправились в церковь отслужить благодарственный молебен. Становились на колени прямо на пол, так как скамейки пошли на фашины. Стекла были перебиты, и не хватало куска крыши в углу. Г-н де Ворай мелко крестился. Г-н де Маниссар казался расцветшим и веселеньким.
Своему упорству относительно защиты Дортмюде он был обязан тем, что сделался основным стержнем всей кампании. Г-н де Ворай был ему признателен за это, поскольку терпеть не мог г-на де Раберсдорфа.
Г-н де Маниссар рассчитывал извлечь значительные почести из этого дела, в котором он, кроме того, получил удовольствие частного свойства. Он не без лукавства думал, что прекрасные глаза г-жи Ван Верленгем были путеводными звездами, которым он вверил свою судьбу. Венера и Марс одинаково были к нему благосклонны. Таким-то образом, думал г-н де Маниссар, видимые предметы таят в себе тайные, и самые легкомысленные причины имеют значительные последствия. Он бы охотно поделился своими соображениями с г-ном де Вораем, если бы тот был менее угрюмого характера и был в состоянии оценить подобный урок, служивший сильным доказательством против слепой веры маршала в глубокий расчет, который и составлял, по его мнению, военное искусство.
Единственной досадой для г-на де Маниссара было то, что ему приходилось расстаться с г-жою Ван Верленгем, хотя он достаточно попользовался ею, чтобы быть в состоянии обойтись без нее, но боялся оставить ее во власти ревнивого мужа. Бургомистр, по-видимому, что-то подозревал: у него был странный и нахмуренный вид. Когда г-н маршал возвращался с молебна, где он вдоволь намечтался о своей возлюбленной, он услышал, что в доме – страшный крик. Крики неслись из комнаты г-на де Берлестанжа. Г-н де Маниссар подумал, что у бедняги припадок каменной болезни, но остолбенел от удивления на пороге при виде открывшегося перед ним зрелища.
Берлестанж, в ночной рубашке и в колпаке, бегал, насколько ему позволяли его волосатые ноги, преследуемый сильными ударами веревки, наносимыми ему г-жою Ван Верленгем. Молодая женщина потрясала длинной шелковой плеткой с кисточками, которая была ничем иным, как шнурком, на котором обычно висела пустая клетка скворца. У Берлестанжа было такое смешное выражение лица, что г-н де Маниссар расхохотался, а г-н бургомистр, следовавший за ним по пятам, разинул рот и вытаращил глаза.
Тогда г-жа Ван Верленгем объяснила им, что обозначает эта сцена с г-ном де Берлестанжем. Она спустилась к мнимому больному с лекарственной настойкой, а он захотел, не вставая с постели, допустить с ней преступные вольности, за что она его и наказывала, Говоря это, она смотрела на мужа, у которого при таком доказательстве добродетели исчезли все сомнения, какие он мог бы испытывать. Г-н маршал рассыпался с самым серьезным видом в похвале г-же Ван Верленгем, на что она отвечала, отвесив учтивейший поклон, что нет никакой заслуги дать отпор наглецу, когда сумела устоять перед более знаменитыми из опасных людей.
