Монахи согласно кивнули.
– Фрукты вызревают, растения не болеют, урожаи обильны. Это действительно благословенный край, Адриан. Благодаря усилиям исправившегося демона или любви Марибора, а может, и тому, и другому. Изредка бывают несчастные случаи или болезни, но для этого у нас была Мэдди Олдкорн, а теперь – госпожа Далгат. Августин может рассказать тебе. Он находился там, когда это случилось.
Настоятель сделался задумчивым, его жизнелюбие подернулось печалью, и он впервые показался Адриану старым.
– Ее светлость участвовала в скачках с препятствиями и упала, причем неудачно. Из глаз и ушей сочилась кровь. – Он покачал головой, поморщившись. У Адриана имелись свои жуткие воспоминания, и он знал, что настоятель вновь переживает те события. – Она была при смерти, когда ее принесли в замок и уложили на постель. Позвали Мэдди. Та всегда была колючей, как розовый шип, и неприятной, как пчелиный укус, однако сердце у нее было могучее, как у скаковой лошади, и она готова была прийти на помощь в любой час. Готова была погибнуть ради финишной черты. Большинство считает, что та ночь доконала ее. Мэдди спасла Нису Далгат и потратила на это все свои силы. Старуха спасла девушку, но заплатила за это жизнью. Мы похоронили ее на холме в деревне, и люди приносят туда цветы.
– После этого госпожа Далгат начала исцелять? – спросил Адриан.
Августин кивнул:
– Очевидно, Мэдди подарила ей не только жизнь. Может, она знала, что умирает, и хотела передать свой дар. Вскоре госпожа Далгат начала исцелять больных, как Мэдди.
– Как она это делает?
Августин воздел руки к небу:
– На ней благословение нашего Господа, и он ее слушает.
– Но ведь вы настоятель. Разве не к вам должен прислушиваться ваш Господь?
– Марибор сам выбирает, через кого действовать. У него свои причины. В том, что мы их не понимаем, – наша вина, не его.
Этот разговор больше напоминал рассуждения, которые Адриан привык слышать от священников. За долгую жизнь Августину следовало смириться со скептицизмом. Адриан полагал, что настоятелю часто доводилось с ним сталкиваться: убеждать людей доверить свои души чему-то, что нужно принимать на веру, – непростая задача. Очевидно, на его лице отразилось сомнение, поскольку он так и не освоил искусное равнодушие Ройса.
Августин поднялся и хлопнул в старые, мягкие ладоши. Звук получился негромкий, однако глаза настоятеля возбужденно сияли.
– Идите со мной!
Он провел их через неф церкви. Два монаха, наверное, знали, куда он направляется, потому что сняли со стены пару факелов и зажгли их от жаровни, стоявшей возле входа. Церковь представляла собой большое помещение с алтарем на возвышении и кафедрой. Стены и потолок украшала роспись, однако в тусклом свете Адриан не мог разглядеть деталей. Монах средних лет взял Августина под руку, когда они подошли к ступеням, ведущим вниз, в глубины скалы. Добравшись до двери, настоятель толкнул ее. За дверью луч света падал сквозь пробитое в потолке косое окно на пьедестал, представлявший собой искусно высеченную скульптурную группу из четырех коленопреклоненных человек с поднятыми руками. Они держали золотой сундук, сверкавший на солнце.
Настоятель поднял крышку и продемонстрировал содержимое сундука: кусок ткани. Материал в черно-сине-зеленую клетку казался простой накидкой или небольшим одеялом. Он был старым, выцветшим, рваным и сильно обтрепавшимся по краям. Ткань была аккуратно разложена по всей длине и подвернута, как гобелен.
– После битвы с демоном, – сказал Августин, глядя на золотой сундук, благоговейно сложив перед собой руки, – Бран Возлюбленный снял свою накидку. Утром он не стал брать ее с собой. Это единственная истинная вещь, доказательство моих слов. Мы верим, что накидку – кусок ткани, что вы видите перед собой – подарил Брану Брин. Если так, она должна быть старше Империи Новрона, намного старше церкви Нифрона и даже старше Персепликвиса. Это Накидка Брина.
В темном гроте, рядом с золотым сундуком в странных каменных руках, омываемым ослепительными, чистыми лучами солнца, Адриан действительно ощутил благоговение. От некоего таинственного присутствия у него по коже побежали мурашки. Он видел перед собой старое одеяло в сундуке, но чувствовал близость вечности, окна в иной мир, невозможной складки реальности – следа бога.
Несколько минут все молчали. Стояли, завороженные простой шерстяной тряпкой, словно мысленно общались с ней, с самими собой и с Марибором. Не произнеся ни слова, настоятель закрыл сундук и нарушил чары. Затем вывел их обратно, в светлый, мирный двор.
Снаружи ярко светило солнце. Все снова стало нормальным. Однако никто по-прежнему не разговаривал, и Адриан вновь напился из пруда. На сей раз он плеснул воды в лицо и огляделся.
Возможно ли, что какой-то древний герой действительно сражался с демоном старого мира и одолел его на вершине этой горы? Может ли эта долина действительно быть благословенной?
Адриан представил, как пересказывает Ройсу эту историю, и вновь ощутил почву под ногами. Наверное, это отразилось на его лице, поскольку настоятель Джилкрест ободряюще потрепал его по плечу и сказал:
– Не нужно тревожиться, сын мой, если ты не веришь в Марибора и благословения, которые он дарит. Верить в него необязательно. Главное, что он верит в тебя.
Глава двенадцатая
Госпожа Далгат
Комната, которую отвели Шервуду Стоу, располагалась на третьем этаже южной башни и была не столь уютной, как жилище Ройса и Адриана в «Колдуэллском доме». Тесная, темная, с крошечным окошком, выходящим на море. Три каменные стены придавали ей сходство с тюремной камерой. Во время своих исследований Ройс видел более приличные комнаты, которые пустовали. Вероятно, они были заняты, когда прибыл Шервуд, или их берегли для короля и его свиты. А может, человек, выделивший Шервуду эту комнату, хотел, чтобы он поскорее уехал.
Художника снабдили кроватью, но хотя близился вечер, никто не позаботился сменить белье. Обломки камней с желтой охрой и красноватым железом валялись на столике в углу, среди них лежал крошечный молоточек и металлический напильник. Отпечатки молотка на столешнице свидетельствовали о том, что Шервуд проявлял к своему жилищу такое же уважение, какое тот, кто поселил его здесь, проявил к художнику. Пол возле ночного горшка был усыпан куриными костями. Чуть-чуть не попал, решил Ройс. Судя по отвратительному запаху, царившему в комнате, о горшке Шервуда заботились не лучше, чем о постели.
– Ко мне никто не приходит, – произнес Шервуд со смесью раздражения и смущения. Подобрал кости, подошел к окну и отправил их вместе с содержимым горшка в море. Обернулся, и на его лице отразилось потрясение.
Ройс умел быстро ориентироваться в ситуации. Некоторые люди – большинство людей – ничего не замечали вокруг. Как им удавалось прожить дольше недели, было для Ройса такой же загадкой, как наличие крыльев у индейки. В его профессии неожиданность равнялась смерти, поэтому застать его врасплох было непросто. Увидев ошарашенное лицо Шервуда, Ройс решил, что кто-то спрятался в углу комнаты. Прокляв свою глупость и ожидая худшего, он стремительно развернулся, протянув руку за кинжалом. В углу обнаружились только мольберт и подставка для красок. Словно позабыв о Ройсе, Шервуд приблизился к мольберту. Потрогал треногу, провел ладонями по забрызганному красками дереву.
– Невозможно.
– В чем дело?
Художник развязал скатанную парусиновую сумку. Она развернулась и повисла на мольберте. Это было нечто вроде футляра. Не менее двух десятков кистей аккуратно лежали в своих кармашках.
– Они все здесь.
Шервуд поднял крышку подставки и ахнул. Отпрянул, будто увидел змею. Протянул руку и робко коснулся каждой бутылочки с пигментами. Взял испачканную красками палитру и уставился на нее.
– Это… это… – пробормотал он, качая головой. – Это та же палитра. Краска, она… Я не понимаю.
– Твой мольберт, твои краски, твоя комната – чего тут непонятного?