- Значит, что ж, - продолжал Лебедев, ударив по столу кулаком, значит, прикрывай грех; а не то, мол, по-нашему, по-военному, на барьер вытяну!.. Струсит, ей-богу, струсит!

Капитан думал.

- Я схожу-с! - проговорил он, наконец.

- Сходите, право так! - подтвердил Лебедев.

- Схожу-с! - повторил капитан и, не желая возвращаться к брату, чтоб не встретиться там впредь до объяснения с своим врагом, остался у Лебедева вечер. Тот было показывал ему свое любимое ружье, заставляя его заглядывать в дуло и говоря: "Посмотрите, как оно, шельма, расстрелялось!" И капитан смотрел, ничего, однако, не видя и не понимая.

В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.

- Ну, послушай, друг мой, брось книгу, перестань! - заговорила Настенька, подходя к нему. - Послушай, - продолжала она несколько взволнованным голосом, - ты теперь едешь... ну, и поезжай: это тебе нужно... Только ты должен прежде сделать мне предложение, чтоб я осталась твоей невестой.

Холодный пот выступил на лбу Калиновича. "Нет, это не так легко кончается, как мне казалось сначала!" - подумал он.

- Что ж? Сделаю ли я предложение, или нет, я думаю, это все равно, проговорил он.

- Равно?.. Как ты странно рассуждаешь!

- Решительно все равно, - повторил Калинович.

- А если это отца успокоит? Он скрывает, но его ужасно мучат наши отношения. Когда ты уезжал к князю, он по целым часам сидел, задумавшись и ни слова не говоря... когда это с ним бывало?.. Наконец, пощади и меня, Жак!.. Теперь весь город называет меня развратной девчонкой, а тогда я буду по крайней мере невестой твоей. Худа ли, хороша ли, но замуж за тебя выхожу.

Что мог против этого сказать Калинович? Но, с другой стороны, требование Настеньки заставляло его сделать новый бесчестный поступок.

"Ну, - подумал он про себя, - обманывать, так обманывать, видно, до конца!" - и проговорил:

- Если я действительно внушаю такое странное подозрение Петру Михайлычу и если ты сама этого желаешь, так, дорожа здешним общественным мнением, я готов исполнить эту пустую проформу.

Тон этого ответа оскорбил Настеньку.

- Ты точно не желаешь этого и как будто бы уступку делаешь! - сказала она, вся уже вспыхнув.

Калинович обрадовался. Немногого в жизни желал он так, как желал в эту минуту, чтоб Настенька вышла по обыкновению из себя и в порыве гнева сказала ему, что после этого она не хочет быть ни невестой его, ни женой; но та оскорбилась только на минуту, потому что просила сделать ей предложение очень просто и естественно, вовсе не подозревая, чтоб это могло быть тяжело или неприятно для любившего ее человека.

- Ты сегодня же должен поговорить с отцом, а то он будет беспокоиться о твоем отъезде... Дядя тоже наговорил ему, - присовокупила она простодушно.

- Хорошо, - отвечал односложно Калинович, думая про себя: "Эта несносная девчонка употребляет, кажется, все средства, чтоб сделать мой отъезд в Петербург как можно труднее, и неужели она не понимает, что мне нельзя на ней жениться? А если понимает и хочет взять это силой, так неужели не знает, что это совершенно невозможно при моем характере?"

Кашель и голос Петра Михайлыча в кабинете прервал его размышления.

- Папаша проснулся; поди к нему и скажи, - сказала Настенька. Калинович ничего уж не возразил, а встал и пошел. Ему, наконец, сделалось смешно его положение, и он решился покориться всему безусловно. Петр Михайлыч действительно встал и сидел в своем кресле в глубокой задумчивости.

Калинович сел напротив. Старик долго смотрел на него, не спуская глаз и как бы желая наглядеться на него.

- Итак, Яков Васильич, вы едете от нас далеко и надолго! - проговорил он с грустною улыбкою. Кроме Настеньки, ему и самому было тяжело расстаться с Калиновичем - так он привык к нему.

- Да, - отвечал тот и потом, подумав, прибавил: - прежде отъезда моего я желал бы поговорить с вами о довольно серьезном деле.

- Что такое? - спросил торопливо Петр Михайлыч.

- С самого приезда я был принят в вашем семействе, как родной, - начал Калинович.

Петр Михайлыч кивнул головой; в лице его задвигались все мускулы; на глазах навернулись слезы.

- Вашим гостеприимством я пользовался, конечно, не без цели, продолжал Калинович.

- Да, да, - проговорил старик.

- Мне нравится Настасья Петровна...

- Да, да, - проговорил Петр Михайлыч.

- Теперь я еду и прошу ее руки, и желаю, чтоб она осталась моей невестой, - заключил, с заметным усилием над собой, Калинович.

- Да, да, конечно, - пробормотал старик и зарыдал. - Милый ты мой, Яков Васильич! Неужели я этого не замечал?.. Благослови вас бог: Настенька тебя любит; ты ее любишь - благослови вас бог!.. - воскликнул он, простирая к Калиновичу руки.

Тот обнял его.

- Эй, кто там?.. Палагея Евграфовна!.. - кричал Петр Михайлыч.

Палагея Евграфовна вошла.

- Поди позови Настю... Яков Васильич делает ей предложение.

При этом известии экономка вспыхнула от удовольствия и пошла было; но Настенька уже входила.

- Настасья Петровна, - начал Петр Михайлыч, обтирая слезы и принимая несколько официальный тон, - Яков Васильич делает тебе честь и просит руки твоей; согласны вы или нет?

- Я согласна, папа, - отвечала Настенька.

- Ну, и благослови вас бог, а я подавно согласен! - продолжал Петр Михайлыч. - Капитана только теперь надобно: он очень будет этим обрадован. Эй, Палагея Евграфовна, Палагея Евграфовна!

- Да что вы кричите? Я здесь... - отозвалась та.

- Как на вас, баб, не кричать... бабы вы!.. - шутил старик, дрожавший от удовольствия. - Поди, мать-голубка, пошли кого-нибудь попроворней за капитаном, чтоб он сейчас же здесь был!.. Ну, живо.

- Кого послать-то? Я сама сбегаю, - отвечала Палагея Евграфовна и ушла, но не застала капитана дома, и где он был - на квартире не знали.

- Как же это?.. Досадно!.. - говорил Петр Михайлыч.

Калинович тоже желал найти капитана, но Настенька отговорила.

- Где ж его искать? Придет еще сегодня, - сказала она.

Но капитан не пришел. Остаток вечера прошел в том, что жених и невеста были невеселы; но зато Петр Михайлыч плавал в блаженстве: оставив молодых людей вдвоем, он с важностью начал расхаживать по зале и сначала как будто бы что-то рассчитывал, потом вдруг проговорил известный риторический пример: "Се тот, кто как и он, ввысь быстро, как птиц царь, порх вверх на Геликон!" Эка чепуха, заключил он.

Чувства радости произвели в добродушной голове старика бессмыслицу, не лучше той, которую он, бог знает почему и для чего, припомнил.

Возвратясь домой, Калинович, в первой же своей комнате, увидел капитана. Он почти предчувствовал это и потому, совладев с собой, довольно спокойно произнес:

- А, Флегонт Михайлыч! Здравствуйте! Очень рад вас видеть.

Капитан молчал.

- Садитесь, пожалуйста, - присовокупил Калинович, показывая на стул.

Капитан сел и продолжал молчать. Калинович поместился невдалеке от него.

- Где это вы были? - начал он дружелюбным тоном.

- Так-с, у знакомых, - отвечал капитан.

- Это жаль, тем более, что сегодня был знаменательный для всех нас день: я сделал предложение Настасье Петровне и получил согласие.

Капитан выпучил глаза.

- Вы изволили получить согласие? - произнес он, сам не зная, что говорит.

- Да, - отвечал Калинович, - искали потом вас, но не нашли.

У капитана то белые, то красные пятна начали выходить на лице.

- В Петербург, стало быть, не изволите ехать? - спросил он, с трудом переводя дыхание.