- Причина довольно уважительная! - заметил Калинович.

- Только не для Индианы. По ее натуре она должна была или умереть, или сделать выход. Она ошиблась в своей любви - что ж из этого? Для нее все-таки существовали минуты, когда она была любима, верила и была счастлива.

- Ей бы следовало полюбить Ральфа, - возразил Калинович, - весь роман написан на ту тему, что женщины часто любят недостойных, а людям достойным узнают цену довольно поздно. В последних сценах Ральф является настоящим героем.

- Ральф герой? Никогда! - воскликнула Настенька. - Я не верю его любви; он, как англичанин, чудак, занимался Индианой от нечего делать, чтоб разогнать, может быть, свой сплин. Адвокат гораздо больше его герой: тот живой человек; он влюбляется, страдает... Индиана должна была полюбить его, потому что он лучше Ральфа.

- Чем же он лучше? Он эгоист.

- Нет, он мужчина, а мужчины все честолюбивы; но Ральф - фи! - это тряпка! Индиана не могла быть с ним счастлива: она попала из огня в воду.

Все это Настенька говорила с большим одушевлением; глаза у ней разгорелись, щеки зарумянились, так что Калинович, взглянув на нее, невольно подумал сам с собой: "Бесенок какой!" В конце этого разговора к ним подошел капитан и начал ходить вместе с ними.

- Вон дяденьке так очень нравится Ральф, - продолжала Настенька, указывая на дядю, и потом отнеслась к нему:

- Дяденька, вам нравится Ральф - помните, этот англичанин... третьего дня читали?

- Нравится.

- Чем же?

- Человек солидный-с, - отвечал капитан.

Слушая "Индиану", капитан действительно очень заинтересовался молчаливым англичанином, и в последней сцене, когда Ральф начал высказывать свои чувства к Индиане, он вдруг, как бы невольно, проговорил: "а... а!"

- Что, капитан, не ожидали вы этого? - спросил Петр Михайлыч.

- Да-с, не предполагал, - отвечал капитан.

Таким образом молодые люди гуляли в саду до поздних сумерек. Разговор между ними не умолкал. Калинович, впрочем, больше спрашивал и держал себя в положении наблюдателя; зато Настенька разговорилась неимоверно. Она откровенно высказала, как удивилась, услышав, что Калинович поехал делать визиты, и потом описала в карикатуре всю уездную аристократию. Очень мило и в самом смешном виде рассказала она, не щадя самое себя, единственный свой выезд на бал, как она была там хуже всех, как заинтересовался ею самый ничтожный человек, столоначальник Медиокритский; наконец, представила, как генеральша сидит, как повертывает с медленною важностью головою и как трудно, сминая язык, говорит.

Капитан, слушая ее, только покачивал головой.

"Бесенок!" - опять подумал про себя Калинович.

Между тем Петр Михайлыч проснулся, умылся, прифрантился и сидел уж в гостиной, попивая клюквенный морс, который Палагея Евграфовна для него приготовляла и подавала всегда собственноручно. В настоящую минуту он говорил с нею вполголоса насчет молодого смотрителя.

- Ах, боже мой, боже мой! Лучше бы этого человека желать не надобно для Настеньки, - говорила Палагея Евграфовна.

Калинович очень понравился ей опрятностью в одежде, деликатностью своей, а более всего тем, что оказал должное внимание приготовленным ею кушаньям.

- Все в руце божией! - замечал Петр Михайлыч.

Когда молодые люди вернулись, экономка сейчас же скрылась, а Настенька, по обыкновению, села разливать чай.

- Чем же мы вечер займемся? - начал Петр Михайлыч. - Не любите ли вы, Яков Васильич, в карточки поиграть? Не тряхнуть ли нам в преферанс?

Это предложение почему-то сконфузило Калиновича.

- Если вам угодно... впрочем, я по большой не играю, - ответил он.

- У нас огромная игра: по копейке.

- Извольте.

- Господин капитан, - обратился Петр Михайлыч к брату, - распорядитесь о столе!

Капитан с заметным удовольствием исполнил эту просьбу: он своими руками раскрыл стол, вычистил его, отыскал и положил на приличных местах игранные карты, мелки и даже поставил стулья. Он очень любил сыграть пульку и две в карты.

Настенька, никогда прежде не игравшая, сказала, что и она будет играть. Таким образом, уселись все четверо. Хотя игра эта была почти шалостью, но и в ней некоторым образом высказались характеры участвующих. Капитан играл внимательно и в высшей степени осторожно, с большим вниманием обдумывая каждый ход; Петр Михайлыч, напротив, горячился, объявлял рискованные игры, сердился, бранил Настеньку за ошибки, делая сам их беспрестанно, и грозил капитану пальцем, укоряя его: "Не чисто, ваше благородие... подсиживаете!" Настенька, по-видимому, была занята совсем другим: она то пропускала игры, то объявляла ни с чем и всякий раз, когда Калинович сдавал и не играл, обращалась к нему с просьбой поучить ее. Что касается последнего, то он играл довольно внимательно и рассчитывал, кажется, чтоб не проиграть, - и не проиграл. Выиграл один только капитан у брата и племянницы. Затем последовал ужин, и при прощанье Настенька спросила Калиновича, любит ли он читать вслух.

- Да, читаю, - отвечал он.

- Когда будете опять у нас, мы попросим вас прочесть что-нибудь.

- Если вам угодно, - проговорил Калинович и начал откланиваться.

- Непременно, мы вас будем ждать, - повторила Настенька еще раз, когда Калинович был уже в передней.

- Славный малый, славный! - сказал Петр Михайлыч по уходе его.

- Он очень умный человек, - присовокупила Настенька.

- Да, голова здоровая, - продолжал старик. - Хорошо нынче учат в университетах: год от году лучше.

- Вы завтра, папенька, позовете его к нам обедать? - спросила Настенька.

- Позову; где ему теперь покуда приютиться, - отвечал Петр Михайлыч и потом, подумав, прибавил: - Меня теперь заботит: у кого ему квартирку приискать.

- Против нас квартира отдается, - заметила Настенька.

Петр Михайлыч подмигнул брату.

- Ого! - воскликнул он. - Какова у нас Настасья Петровна, капитан а?.. Молодого смотрителя хочет против своего окошечка поместить...

- Да-с, - отвечал капитан.

Настенька слегка покраснела.

- Надо спросить у приказничихи: у ней постояльцы съехали, - решила Палагея Евграфовна, прибиравшая карты, мелки и уставлявшая на свои места карточный стол и стулья.

- Дело, дело! Квартира хорошая! - подхватил Петр Михайлыч. - Сходи-ка завтра к ней, командирша, да поторгуйся хорошенько.

- Сбегаю, - отвечала экономка.

- Только вот что, - продолжал Петр Михайлыч, - если он тут наймет, так ему мебели надобно дать, а то здесь вдруг не найдет.

- Наберем... дадим... - отозвалась уж с некоторою досадою Палагея Евграфовна и ушла.

Петр Михайлыч говорил о том, что она давно и гораздо лучше его обдумала.

После этого разговора начали все расходиться по своим местам.

Настенька первая встала и, сказав, что очень устала, подошла к отцу, который, по обыкновению, перекрестил ее, поцеловал и отпустил почивать с богом; но она не почивала: в комнате ее еще долго светился огонек. Она писала новое стихотворение, которое начиналось таким образом:

Кто б ни был ты, о гордый человек!..

Как Палагея Евграфовна предположила, так и сделалось: Калинович нанял квартиру у приказничихи. Избранная таким образом хозяйка ему была маленькая, толстая женщина, страшная охотница до пирогов, кофе, чаю, а, пожалуй, небольшим делом, и до водочки. Вдовствуя неизвестное число лет после своего мужа - приказного, она пропитывала себя отдачею своего небольшого домишка внаем и с Палагеей Евграфовной находилась в теснейшей дружбе, то есть прибегала к ней раза три в неделю попить и поесть, отплачивая ей за то принесением всевозможных городских новостей; а если таковых не случалось, так и от себя выдумывала. Дальновидная экономка рассчитала поставить к ней Калиновича, во-первых, затем, чтоб у приятельницы квартира не стояла пустая, во-вторых, она знала, что та разузнает и донесет ей о молодом человеке все, до малейших подробностей. И действительно, приказничиха начала, как зайца, выслеживать постояльца своего и на первое время была в совершенном от него восторге.