Эрен закатил глаза, хехекнул и устало опустился на лавочку рядом с печкой.

— Всё, — сказал Тейрис и Мартин облегчённо вздохнул. — Отдыхай давай.

Тейрис отдал ему свою тонкую нижнюю рубашку, чтоб поддеть под замызганное платье, Мартин натянул её, забрался под шкуры и через секунду уже спал. Паладин собрал все медицинские пожитки, сложил их на стол, потянулся и огляделся в поисках Рена, которого вообще было не видно и не слышно — дк под шумок завалился на вторую лежанку и заснул. Странно, подумал Тейрис, обычно он не спит по двое суток и ещё фиг загонишь. Но вообще идея хорошая. И забрался под шкуры рядом с дк.

Ему снились леса Вечной Песни — золотые листья на белоснежных ветках, мелкие, с крохотными лепестками лесные цветы под ногами, влажный солоноватый морской воздух. Он смутно помнил это место: и пологий спуск к реке, и стоявший неподалёку небольшой дом из белого камня, алый с золотом орнамент, обрамлявший стрельчатые окна, и дикий виноград, взбиравшийся по стене до самой крыши. На берегу кто-то в нестерпимо ярком пурпурном платье набирал воду в прозрачный кувшин. Солнце вспыхивало на резных хрустальных гранях, эльф чему-то рассмеялся и, кажется, позвал его. Кейрен был уже недалеко, когда услышал за спиной лязг металла и обернулся.

Сначала он увидел живых, они выступали из-за деревьев, паладины в сверкающих латах, следопыты в изрезанных узорами кожаных доспехах, маги в тяжёлых, густо покрытых вышивкой одеяниях, жрецы в светлых одеждах, украшенных золотом, их становилось всё больше, и они наступали со всех сторон, а потом он увидел среди них мёртвых. Они шли плечом к плечу с живыми, так же безмолвно и бесшумно, обнажив клинки, опустив забрала шлемов, и сначала едва различимые в свете полуденного солнца руны с каждым шагом всё ярче проступали на металле их лат и мечей.

Армия живых и мёртвых теснила его к реке, и он пятился, оскальзываясь на влажной траве, растерянный и ошеломлённый, не зная, что ему делать, и когда они были уже почти на расстоянии вытянутой руки, он обернулся и с отчаянием закричал, обращаясь к эльфу в пурпурном платье:

— С кем мне сражаться? За кого?

Но эльф не ответил, он лежал неподвижно, и хрустальный кувшин, выпавший из его рук, наполнялся розоватой, окрашенной кровью водой. Рен опустил глаза и увидел окровавленный рунный меч в своей руке.

Он резко проснулся, широко распахнув глаза и хватая ртом воздух. За окном уже смеркалось и в хижине было темно, только сквозь щели в печной дверке пробивался тёплый оранжевый свет. На улице кто-то негромко переговаривался, послышался смех Кольтиры и хехеканье Эрена, похоже Тассариан рассказывал одну из своих бесконечных историй.

— Эй, псих, — тихо позвал Тейрис над ухом.

Рен повернул голову и увидел, что паладин улыбается. Он лежал рядом, подперев голову рукой и глядя на Рена сверху вниз.

— Ты проспал часа четыре, — сообщил Тейрис и спросил: — Плохой сон?

Рен потёр лицо ладонями и вздохнул.

— Ну, не очень, да.

Паладин помолчал и добавил:

— Мартин спит как убитый.

— Ну… рад за него, - озадаченно отозвался дк.

Тейрис фыркнул.

— Тебе говорили, что ты не очень умный?

— Да, часто, причём обычно ты, — устало ответил Рен и чуть не вздрогнул, когда Тейрис мягко коснулся ладонью его щеки и спросил, тихо и не настойчиво:

— Что с тобой?

— Я не знаю, — честно ответил Рен и, помолчав, вдруг добавил, хотя не собирался этого говорить: — я устал.

— Всё будет в порядке, — так же мягко сказал Тейрис, Рен взглянул ему в глаза и увидел, что он понял. И ему захотелось рассказать всё, про сон, про то, что иногда он перестаёт понимать, кто он, где и почему именно здесь, о других снах, в которых он видит ту, другую жизнь, и мир там такой же яркий, как был когда-то и каким уже не будет, про голод, вечно грызущий его изнутри, про то, как сильно и мучительно он ощущает каждый стук сердца Тейриса, пульсацию его крови, его дыхание, течение жизни, и про то, как иногда невыносимо хочет забрать всё это, впитать в себя, утолив свой голод. И ещё тысячу вещей, которые не расскажешь никому. Он протянул руку и коснулся пальцами тонкого шрама на его виске. Тейрис подался ближе, прошептал: — Иди ко мне, — и поцеловал его в губы.

И не было ни злости, ни сожалений, только темнота и рыжие всполохи огня, и тихие голоса за дверью, и Тейрис, нежный и мягкий, он целует Рена в губы, и проводит пальцами по его спине, по позвоночнику и по рубцам от шрамов, и Рен вздрагивает от этих прикосновений, и прижимается губами к его шее, целует в ключицу, сжимает ладонями его бёрда, и Тейрис тихо выдыхает ему в ухо, и шепчет: я соскучился, я думал об этом, даже когда мы были там. Он знает, что Рен хочет это услышать, ему нравится знать это и представлять, и Рен прижимается к нему сильнее, и двигается медленно и осторожно, словно и не был никогда грубым, словно Тейрис забрал его ярость и рассеял, как солнце рассеивает туман, и Тейрис прижимается губами к его плечу и тихо, приглушённо стонет, и откидывается обратно на шкуры, закрыв глаза и прикусив губу. Рен приподнимается на руках и смотрит на него, он такой красивый в этой бесцветной полутьме, тонкие губы и острые линии скул, на мгновение он приоткрывает глаза и снова закрывает их, и запрокидывает голову, сжимает Рена бёдрами сильнее и обнимает, словно хватаясь за него, и Рен сам стискивает зубы, чтобы не застонать, и двигается сильнее, опускается на локоть, просовывает вторую руку между ними и обхватывает ладонью член Тейриса, Тейрис вздрагивает, вцепляется пальцами ему в спину и подаётся вперёд, сам насаживаясь сильнее. Они оба торопятся и оба теряют счёт времени, но это становится неважно, всё становится неважно, кроме этой темноты, и рыжих всполохов, и жара, и почти мучительного, нарастающего напряжения, и дыхания, в котором слышится шёпот, но не разобрать слов. Тейрис запускает пальцы Рену в волосы и прижимает его голову к своему плечу, а Рен, кончая, говорит одними губами «я твой», и снова повторяет это беззвучно, Тейрис не слышит, но шепчет в ответ: «ты мой, я хочу, чтобы ты был моим», и Рен отвечает «всегда» и Тейрис вздрагивает под ним, тоже кончая. И потом они лежат, тяжело дыша, и темнота окружает их, и нет ни ярости, ни страха, только стук сердца, и тихие голоса за дверью, и потрескивание огня в печи.

— Расскажи мне, — прошептал Тейрис позже ночью, когда они легли спать. Тассариан и Кольтира сказали, что покараулят, а днём отдохнут, пусть живые нормально поспят, ну и Рен пусть катится, завтра отработает. Мартина разбудили, дали поесть и отправили спать дальше, Эрен до темноты просидел с Тассарианом и Кольтирой, а потом завалился ему под бок. Тейрис знал, что маг волнуется за ханта, они все волновались за Телана и Зендари, но на войне привыкаешь к тому, что если ты ничего не можешь сделать — ты ничего не можешь сделать, точка, жди и не трать силы на бесполезную нервотрёпку. Лучше поспи, когда ещё выдастся такая возможность.

— О чём? — так же шёпотом спросил Рен.

— О том, как ты освободился. Ты никогда не рассказывал.

И он рассказал.

Рыцари смерти проигрывали бой. Это не так редко случалось в последнее время. События у часовни Последней Надежды — освобождение Дариона Могрейна и многих других, появление ордена Чёрного Клинка — переломили ход войны. Артас отправил своих лучших рыцарей на верную смерть, желая выманить и получить Тириона Фордринга, и совершил ошибку, показав им, что их преданность ничего для него не значит. Оказалось, что никто, ни сам Артас, ни живые, не знали их. Для живых они были лишь порабощёнными мертвецами, для Артаса — орудием в его войне, но, создавая их как собственное рыцарство, он воистину преуспел и недооценил свой успех. Они гордились служением ему, они были верны ему до последнего вздоха, они поднимали рунные клинки во имя Плети и своего короля, и когда их король предал их, боль от этого предательства оказалась сильнее самой Ледяной Скорби. Дарион Могрейн бросил вызов своему господину, и почти все, кто был там, последовали за ним. На священной земле Часовни многие очнулись от многолетнего сна, но крепко натянутая паутина воли короля-лича дрогнула по всему миру, и с того дня рыцари смерти начали освобождаться. Немногие, нечасто, но это начало происходить то там, то здесь. И однажды это произошло с Реном.