К. Берд Линкольн
Вестник смерти
(Хафу из Портлэнда — 0,5)
Перевод: Kuromiya Ren
Вестник Смерти Совета в Токио выбрался из-под одеял, стараясь не будить красивую девушку, спящую на боку рядом с ним. Ее губы все еще были выкрашены в алый, сочетались с цветом ее кимоно, которое теперь лежало под тачи бедняка, который ей разрешили пронести в здание Совета — лежало аккуратно свернуто на татами возле их футонов, лежащих бок о бок. Томоэ-чан была аккуратна даже во время вспышек страсти. Он же… Его черная футболка валялась кучей у двери, пахла дешевым виски, а его штаны цвета хаки были в больших пятнах от соуса якинику.
Вестник прижал кулаки к вискам, пытаясь подавить боль похмелья. Боль усиливалась в его глазах. Ему приснился старый знакомый лес. Тот, где он бежал на четырех лапах к поляне впереди, но убежище ускользало от него. Он всегда просыпался со вкусом горького чая на языке.
Две бутылки сакэ и физический голод Томоэ-чан были плохой комбинацией. Его решение не попадаться на эту простую уловку долго не продержалось. Обещания давили на него в эти дни.
Он встал на колени перед своей тонкой катаной массового производства, где были иероглифы со дня, когда он поклялся быть Вестником смерти для Совета. Привычка была в нем отточена так, что, несмотря на пьянку, он не оставил следов крови жертвы.
Не жертвы. Предателя.
Так его звал Тоджо-сама, и Вестник перестал разбираться глубже в деле обреченного. Танигучи Хиро был кицунэ, как он, Тоджо и Томоэ-чан. Танигучи хватило достоинства не строить иллюзии, а опуститься на колени, ведя себя в стиле древних времен Японии. Кен вытащил катану и забрал жизнь Танигучи с честью, которой не заслуживал предатель.
— Фудживара-кун, — хрипло сказала Томоэ. — Письмо принесли после того, как ты отключился, — никаких милых разговоров. Никакой фальши.
— Спасибо, — сказал Вестник. Он встал и надел юката Совета синего цвета. Он собирался смыть с себя прошлую ночь в офуро.
Томоэ-чан, скорее всего, уйдет раньше, чем он вернется. Это его устраивало. Снаружи омотэ были верными слугами Совета Тихого океана. Они выбирали этот путь, потому что были хафу: наполовину иными, наполовину людьми. Чистокровных иных в стране становилось все меньше. Но их ура, их внутреннее я, было разным. Горечь подступила к горлу Вестника от мысли о конечностях Томоэ-чан, переплетенных с его.
Он встал у футонов, смотрел на свои ноги.
— До встречи.
Томоэ-чан лениво помахала рукой. Перерыв был окончен, сообщение доставлено, и она уже затевала планы на день. В конце войны Тоджо-сама вызвал ее из Китая и теперь использовал как шпионку в штаб-квартире войск оккупации МакАртура. И у нее всегда были шоколад и нейлоновые чулки.
Вестник замер перед нишей токонома в комнате в японском стиле. Возле красивой икебаны с дорогими тропическими цветами, которые Совет, наверное, получал из Гуама или Сайпана через их военные контракты с США, был толстый пергамент, сложенный втрое. Спереди была красная печать Тоджо-сама и неуклюже изображенные иероглифы имени Вестника: Фудживара Кен. Тоджо-сама никогда не выказывал ему уважение титулом.
Пройти мимо? Нет. Лучше расправиться с этим, а потом идти в офуро и расслабиться. Он схватил письмо как вор, пошел по узкому коридору, идущему по краю традиционного здания в один этаж. Деревянные раздвижные двери были открыты, за ними виднелся сад с серыми камнями из Китая и рощей прямого, как солдаты, молодого бамбука.
Так рано никто не шевелился. Хоть немного спокойствия. Он мог пройти без страха других при виде него — напоминания, что конец мог прийти даже кицунэ и каппа.
Может, потому он поддался нарочито красивым чарам Томоэ-чан. Ее презрение было направлено нынче на всех, не только на Кена.
Внизу лестницы, ведущей к деревянному зданию офуро, он замер, вдыхая запах серы горячих источников. Он прислушался, но слышал только шорох синих штор в дверном проеме и стук бамбукового стебля для воды по камню.
Он прошел в раздевалку, бросил юкату в корзинку на полке и встал перед зеркалом с письмом в руке. Его темные волосы до плеч потускнели от засохшего пота. Серые мешки под глазами — неминуемый результат ночного пьянства — придавали ему утомленный вид. Его ребра выпирали. Слуг Совета хорошо кормили, но он отдавал почти все онигири детям на улице. Еды было мало в оккупированной Японии.
Татуировка Совета на его груди резко выделялась на бледной коже, яркое напоминание, что он не мог игнорировать письмо Тоджо-сама вечно. Он осторожно развернул бумагу. Там была фамилия, написанная китайскими иероглифами, а потом хирагана, укол в сторону раннего образования от человеческой матери-беднячки.
Фамилия была редкой — Хераи. Из городка в Северном Аомори. Но все в Совете знали это имя. Хераи Акихито был баку — пожирателем снов. Сильный как Кавано, глава каппа из Совета, или Юки, снежная женщина. Точно намного сильнее Фудживары Кена, кицунэ с силой иллюзий. Но Кен был Вестником. И его величайшей силой была не магия, а способность преодолевать блок в глубине души, который был внутри каждого иного, чтобы они не убивали другого иного. Это был дар его человеческой стороны.
Вестник смерти. В эти дни он был как убийца Совета.
Кен скомкал бумагу и бросил в урну. Он отодвинул стеклянную дверь, прошел к пруду ротембуро снаружи. Он быстро помылся мылом, ополоснулся в душевой кабинке и погрузился в горячую воду источника, окруженного камнями. Жар покалывал его кожу, но не усмирял жжение внутри.
Баку? Еще одна завуалированная попытка Тоджо-сама лишить Кена его роли? Кто знал, чем Хераи Акихито разозлил Совет? Не важно. Ничего не изменилось. Не важно, что век назад Кен хотел повлиять на Совет изнутри. Те желания гудели умирающими мухами внутри пустой оболочки, которой он стал. Разрушение Нагасаки и Хиросимы означало, что каждая жизнь иного была еще более ценной. Впереди был длинный темный туннель, холодный и одинокий путь. Только мысль о его семье, укрытой глубоко в горах Хида в Японском море, удерживала его от отчаяния.
* * *
Помывшись, он зашел к консьержу Совета, чтобы забрать форму. Он оделся и ушел, не вернувшись в комнату Томоэ-чан. Вестник замер у гостевого дома, чтобы покурить. Дым лениво поднимался к пасмурному небу. Земли Совета были на территории храма Ясукуни, основанным императором Мейджи шестьдесят лет назад в память о погибших на войне. Пилоты-камикадзе были теперь тут, хоть военные настаивали, что Ясукуни должен быть или полностью религиозным, или полностью государственным. Эта попытка разделить церковь и государство поражала его, ведь многие его земляки не считали себя религиозными.
Мирное спокойствие не длилось долго. Люди медленно приходили, вели с собой детей. Они были с традиционными прическами, в лучших кимоно и на высоких деревянных сандалиях, осторожно двигались по гравию к главному зданию храма. Они глазели на него в одолженной форме, мамы тянули детей к себе. Что-то сжалось в груди Вестника. Это был Шичи-Го-Сан, праздник для детей, когда девочки 7 и 3 лет и мальчики 5 лет приходили в храмы помолиться.
Он выбросил сигареты, затоптал окурок. Слишком много человеческих детей. Он мог начать поиски Хераи с одного из знакомых Томоэ в штаб-квартире. Он быстро покончит с этим и отправится на пару дней туда, куда Тоджо не сможет прислать письма.
Девочка, высокая для ее 7 лет, остановилась вдруг посреди тропы и оглянулась.
— Братишка! — сказала она. Он хмыкнул, хмурясь сильнее. У девочки были такие же широко посаженные глаза и решительный подбородок, как у его сестер в этом возрасте. Мужчина отпустил ее, но посмотрел со странным сожалением через плечо, пока его уводил пятилетний мальчик, который захотел сахарные читосэ амэ, которые жрицы храма раздавали у ворот.
— Почему ты в американской форме? — спросила девочка.
