– А что же доктор Боткин?

– Причина недугов её величества не тело, а занедуживший астрал. Так говорит фрейлина Вырубова. А у нас на Руси издревле… Вы и сами это знаете, есть замечательные целители из простонародья.

«У нас на Руси…», – саркастически подумал Рубанов, отхлебнув из чашечки кофе. – Сказал бы: «У нас в Финляндии», – прислушался к речи сановника:

– У этого мужика большая внутренняя сила, способная вылечить царицу и её сына.

«Видимо, царская чета так и думает, коли их «барометр» рассуждает об этом».

– Что-то я не верю в деревенское знахарство, – поставив пустую чашечку на стол, произнёс Рубанов, планируя разговорить пожилого сановника и узнать для себя что-нибудь нужное: «Я ведь тоже когда-то был царедворцем», – оправдал свою хитрость.

– Зря, Максим Акимович, – под седыми усами мелькнула понимающая улыбка.

«Этот лишнего не скажет», – ответно улыбнулся Рубанов.

– Смею вас уверить, мне в минуту излечил зубную хворь лохматый и немытый лесник. А вы столкнулись с Распутиным. Простой серый русский мужик. К тому же – бывший конокрад, – вновь улыбнулся из-под седых усов. – Прошу вас. Ежели вдруг о нём зайдёт речь, сделайте положительный отзыв – не пожалеете. А сейчас вам пора на аудиенцию, – увидел в проёме унылое лицо в серебряных очках на носу.

Проходя мимо раскрытой двери одной из комнат, Максим Акимович услышал сердитый лай.

– Эйра, не узнала меня? – нагнувшись, погладил лохматого скотч-терьера и, распрямившись, лицом к лицу столкнулся с императрицей.

Глядя на Рубанова, она зябко запахнулась в горностаевую ротонду и протянула руку для поцелуя.

Зная, что императрице это нравится, с приветливой старомодной учтивостью коснулся губами её руки и произнёс:

– Как там у Грибоедова, ваше величество: «Ваш шпиц – прелестный шпиц…» – улыбнулся ей и, нагнувшись, ещё раз погладил уже ластившуюся к нему собачонку.

– У меня не шпиц, а терьерша, – увидев, что «сатрапов» нет, а рядом лишь один из четырёх придворных эфиопов в придуманной ещё Екатериной Второй форме: экзотических алых штанах и расшитом золотом жакете, наплевав на этикет и дворцовый протокол, тоже нагнулась, с удовольствием потрепав шёрстку Эйры. – К Николаю? Передавайте ему от меня привет, – взяв на руки собачку, исчезла за тяжёлой дверью, тихонько закрытой американским негром Джимом Геркулесом.

Когда Рубанов вошёл в царский кабинет, государь задумчиво стоял в центре, заложив руки за спину и слегка расставив ноги в широких пехотных шароварах старого образца и мягких сапогах в гармошку. Одет был в застёгнутую на все пуговицы военную тужурку с полковничьими погонами. Поначалу Рубанов даже не узнал императора, так осунулось его моложавое лицо, а щёки, то ли от забот, то ли от тусклого освещения, избороздили землистые полутени.

Подойдя к монарху, остановился, согласно уставу за два шага, по-солдатски щёлкнул каблуками сапог и доложил:

– Ваше императорское величество, бывший генерал-адъютант Рубанов по вашему приказу прибыл.

– Ну-ну, Максим Акимович, полноте вам, – вышел из задумчивости Николай, обаятельно и как-то застенчиво улыбнувшись, – это был не приказ, а просьба, – взял под руку посетителя и проводил к креслу у стола, обойдя который, сел в такое же жёсткое кресло напротив. – Курите, – пододвинул раскрытый портсигар.

Сам тоже взял папиросу, неспешно чиркнул спичкой по заду толстого серебряного бегемота, и предупредительно, нарушив этикет, поднёс её к папиросе Максима Акимовича.

– Благодарю, ваше величество, – выпустил дым в потолок и расслабился, почувствовав, что внутренняя напряжённость и натянутость исчезли. – Её величество передавали вам привет, – заметил, как поникшее и утомлённое лицо Николая разгладилось, а землистые тени на щеках исчезли. – Эйру Александра Фёдоровна ловила. Убежал пёсик от хозяйки.

Император доброжелательно улыбнулся, почувствовав, что гость хочет поднять его настроение и хоть на время развеять тревоги и заботы.

Но это Рубанову не удалось.

– Как вы знаете, в октябре Австро-Венгрия аннексировала Боснию и Герцеговину, что может вылиться в большую европейскую войну, – нервно выдохнул облако дыма и загасил папиросу в пепельнице Николай. – Мы с Петром Аркадьевичем сегодня пришли к мнению, что к войне не готовы, а потому во внешней политике все осложнения следует дезавуировать и не отвечать на вызовы.

Рубанов согласно покивал головой.

– Столыпин выразился определённо жёстко, но реалистично, – взял другую папиросу государь. – Россия переживает вторую Цусиму… В сентябре министр иностранных дел Австро-Венгрии Алоиз Эренталь – внук спекулянта зерном из Праги, что всю жизнь красовался в длинных пейсах, напрочь переиграл нашего Извольского, внука сановника и лицеиста по образованию.

«Фигляра по жизни и фата по привычкам», – мысленно добавил Рубанов.

–… Пригласив нашего министра погостить в моравском замке Бухлау, повёл с ним переговоры.

«В замке с таким названием русский человек, хоть и бывший лицеист, договориться не сумеет, – вздохнул Максим Акимович, – потому как на следующее утро окажется в китайском городке Бодун», – образно и понятно прояснил для себя обстановку, в то же время внимательно слушая государя.

–… Тот пообещал нашему лицеисту Дарданеллы, а может даже и всю Турцию, лишь бы мы не вмешивались. После встречи внук торговца зерном сообщил в газеты, что Россия согласна на австрийскую аннексию славянских территорий, нанеся мощный удар не только нам, но и Сербии. В результате беспочвенных мечтаний Извольского о проливах, доверие Белграда к России пошатнулось, а весь славянский Мир возмущён. Максим Акимович, генералов бывших не бывает… Как вы считаете, в силах мы воевать? – нагнувшись, сдунул пепел с какого-то документа на столе, а может спрятал лицо, дабы не выказать раздражение и досаду – никто не должен знать, какое у государя настроение и каковы его мысли.

– Ваше величество, – поднялся из кресла Рубанов. – Россия в данный момент абсолютно не готова к войне… Это не только моё мнение, но и подавляющего большинства военных. И не готова будет, как минимум, до двадцатого года.

– Да вы садитесь, у нас же неофициальная встреча и беседа, – дрожа пальцами, вновь закурил Николай. – Вы правы. Столыпин сказал, что если у нас будет хотя бы два десятилетия умиротворения и покоя, мир не узнает Россию, настолько она станет сильна и могущественна, – поднявшись, подошёл к окну и глянул на парк.

Светский навык подсказал Рубанову, что пора встать и откланяться – аудиенция закончилась.

«Генерал Троцкий как-то проговорился, что возвращаясь с царского доклада, всегда бывал охвачен верноподданническим упоением: «В душе возникает что-то возвышенно-мистическое, как у верующей старушки, причастившейся на Пасху: сподобилась!», – шутил он. А я почему-то священного трепета не испытываю… И даже чувствую жалость к этому невысокому доброму человеку с погонами полковника, который, кроме них, несёт на своих не слишком широких и мощных плечах колоссальный груз ответственности за Россию. Зря подал в отставку, – осудил себя. – Мало у государя верных людей осталось».

20 декабря 1908 года отошёл ко Господу Иоанн Кронштадский.

Именно такими словами сообщил барину о смерти праведника конюх Иван, размазывая по щекам слёзы.

«Пастырь не умер, не скончался и даже не преставился… А отошёл ко Господу», – размышлял Максим Акимович, направляясь ранним утром 22 декабря в Кронштадт.

Проводить в последний путь старца напросились: конюх Иван, кучер Архип Александрович, повар Герасим Васильевич, швейцар Прокопыч, сторож Пахомыч, дворник Власыч и даже лакей Аполлон.

Конечно, добирались до Кронштадта они отдельно от барина.

Ирина Аркадьевна, младший брат с супругой, баронесса Корф, княгиня Извольская, графиня Борецкая на похороны не поехали.

Невзирая на сильный мороз десятки тысяч простых людей устремились в Кронштадт.