– А вот институт, милостивый государь, просим не трогать, – шутливо возмутились дамы.

– Ну тогда, – развёл он руками, радуясь в душе, что натянутые отношения между ними проходят, – желаю тебе не стать кавалером ордена «Золотой репы», – развеселил брата. – Не лететь с коня головой в опилки первым из курса, – объяснил дамам значение награды. – Слышал, что двухлетний курс проходят около ста офицеров кавалерийских полков, а на ужасные парфорсные охоты, введённые бывшим начальником школы генералом Брусиловым, направляются даже толстяки-полковники, кандидаты в командиры полков. Говорят, некоторые из них, с перепугу уходят в отставку, лишь бы не скакать с десяток вёрст по пересечённой местности за бегущими «по живому зверю» гончими собаками.

– По какому ещё «живому зверю?» – разволновалась Натали.

– Обычно используются олени, – внутренне обрадовался, что супруга волнуется за него, Глеб.

– Даниели, – уточнил Аким, дабы блеснуть своей осведомлённостью и эрудицией. – Содержатся в питомнике. Ездили когда-то с отцом глядеть на них.

– А я, как в Рубановку попаду, среди местных помещиков парфорсные охоты введу. А то всё уточки им. В основном, жареные. Вот пусть Полстяной за Трезором с Ильмой на коне погоняется, враз похудеет. Да вы его не знаете, господа. Мадам Камилла, не пора ли обедать? – вопросил у проходящей мимо домоправительницы Глеб.

Для прибывших из Рубановки Максима Акимовича с Ириной Аркадьевной оказалось приятной неожиданностью увидеть на перроне ни только старшего сына, но и младшего.

Капельному Максиму из всей этой суетной толпы из пап, мам, бабушек, дедушек, больше всего пришлась по душе Ильма.

К тому же её имя выговаривалось легче, чем «Тлезол».

– Сынок, да что ж не сообщил, что в Питер приехал? – цвела Ирина Аркадьевна, по очереди целуя сыновей и невесток. – Да иди ты, – шуганула лезущую лизаться собаку.

– Сюрприз! – улыбался Глеб.

– Сюлплиз, – задумчиво повторил мелкий Максим, – развеселив и без того довольную родню и Ильму, запрыгавшую около малыша.

– Сын, что у тебя за форма? – удивился отец, разглядывая чёрный доломан с золотыми шнурами и чёрный ментик, подбитый алым сукном и отороченный мехом, небрежно накинутый на плечо.

– Это с прошлого года новая парадная форма школы. Пришлось сменить синий цвет на чёрный, – не очень огорчённым тоном произнёс Глеб.

– И кто сейчас у вас начальник?

– Генерал-майор Владимир Михайлович Безобразов.

– О-о! Он уже генерал?! – поразился отец.

– Мужчины, дома наговоритесь, – повела родню по перрону Ирина Аркадьевна.

– Господа! Кто желает с ветерком прокатиться на моторе и мигом попасть домой?

Пожелали Глеб с отцом.

Движок, разумеется, как всегда не вовремя заглох, и по приезде их весело встретили воплями иронического восторга:

– Наконец-то! Прибыли! Заждались уже!

– Думала, в Рубановку уехали! – смеялась Ирина Аркадьевна, любуясь сыновьями и мечтая: «Господи! Одари когда-нибудь ещё раз таким счастьем».

Весь октябрь молодёжь, согласно завистливым словам Максима Акимовича, вела разгульный образ жизни.

Ибо из двадцати четырёх офицеров, принятых в казачий отдел Школы, один оказался Кириллом Фомичом Ковзиком.

А из Варшавского военного округа прибыл в отпуск бывший паж, а ныне штабс-капитан Сергей Рудольфович Игнатьев.

– Господин Ковзик, ну как вы могли променять гусарский доломан на казачью бекешу? – вопрошал, сидя в ресторане, Глеб. – Смотрите, как вас украшает чёрная гусарская форма.

– Господин живой бог, во-первых, я не ёлка, чтоб меня украшать; во-вторых, с некоторых пор не вижу ничего почётнее, чем служить в Забайкальском казачьем войске. Видимо – судьба!

– Господа! Судьба, оказывается, капризная и загадочная дама, – гремел на весь зал граф Игнатьев. – Взять, к примеру, павлонов… Лучших женщин у пажей уводят, – склонив голову, поцеловал руку Ольге. – Да и кавалеристы хороши, – дотянувшись, припал к руке Натали. – И чувствую, что Полина с Варей тоже достанутся другим, – с улыбкой оглядел покрасневших девушек, одна из которых, белокурая Полина, сидела рядом с молчаливым сегодня Дубасовым, а за другой активно ухаживал Ковзик.

1-го ноября штабс-капитана Буданова, приказом по Павловскому лейб-гвардии полку, перевели командовать 2-й ротой вместо капитана Васильева, высочайше получившего чин полковника. А штабс-капитана Рубанова поставили на должность командира 1-й роты.

Забот стало невпроворот и посещать рестораны времени не было. К тому же Игнатьев уехал к месту службы, у «школьников» начался учебный курс, а у Дубасова – бурные любовные отношения с Полиной.

Максим Акимович перестал завидовать сыновьям, ибо 1-го ноября, в Париже, скончался отставной генерал-адмирал Российского Императорского флота великий князь Алексей Александрович, о чём возвестил высочайший манифест, и они с генералом Троцким принялись весьма активно поминать покойного, тело коего траурным поездом доставили на Николаевский вокзал столицы. 8-го ноября, по высочайше утверждённому церемониалу, состоялось погребение «семи пудов августейшего мяса», как злословили записные остряки, в Петропавловском соборе.

Литургию и отпевание совершил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний. На погребении присутствовал император. Случайно он заметил бывшего своего генерал-адьютанта, и тот получил приглашение посетить венценосную семью в Царском Селе.

Хорошо пахло морозным воздухом и умиротворяюще цокали копытами по мостовой рысаки.

Максим Акимович откинулся на спинку саней и задумался, глядя на заснеженные кусты и деревья Исаакиевского сквера.

– Во, черти. Всю дорогу перегородили, – ругнулся Архип Александрович, стараясь объехать длинный обоз низких деревенских дровней с накрытой рогожами поклажей. – Так и на вокзал, ядрёна вошь, опоздать можно.

«Чего мужички везут, интересно? Птицу битую, наверное. Либо свиные туши. Тьфу ты, прости Господи. Нашёл о чём думать, – почувствовал в душе досаду за неуместный интерес к крестьянскому товару. – К Его Величеству еду», – стал настраиваться на важную встречу Рубанов.

На вокзал приехали вовремя, а в Царском Селе его ожидала дворцовая карета.

Во дворце встретил старинный знакомый – седой старик в серебряных очках и наглухо застёгнутом сюртуке дворцового ведомства при орденах и медалях.

Ответив на приветствие служителя, и язвительно скосившись на его мирные награды, пошёл за ним в кабинет чуткого барометра царскосельских настроений барона Фредерикса.

Под седыми усами царедворца скользнула доброжелательная улыбка от вида отставного генерала и он, склонив в поклоне худую, рослую, чуть сутуловатую фигуру, предложил Максиму Акимовичу устраиваться в большом уютном кресле, располагающем к долгой, неторопливой беседе.

– У его величества премьер-министр Столыпин. Неизвестно, сколько времени займёт их встреча. Чаю, кофе? – предложил он гостю.

Максим Акимович поймал себя на мысли, что последние его приезды во дворец вызывают в душе необъяснимое беспокойство.

– Не сочтите за бестактность, Владимир Борисович. Однако позвольте вас спросить. Мне показалось или на самом деле только что видел во дворце мужика в косоворотке и смазных сапогах. Целый обоз подобных сермяжников перегородил дорогу саням, когда ехал в Питере на вокзал. Может, за мной кто из них увязался?

– Не извольте беспокоиться, Максим Акимович. Это, – покрутил головой по сторонам и понизил голос Фредерикс, – царский возжигатель лампад. Таковую должность предоставила ему Александра Фёдоровна.

– Шляются по дворцу все, кто ни попадя, потом свечи и пропадают, – пошутил Рубанов, до слёз насмешив барона.

– Тише, ради бога, тише, мой друг. Не вздумайте так пошутить при императрице, – предупредил он приятеля. – Молитвы его очень помогают царевичу Алексею во время приступов. Царица вся на нервах, – беседа перекинулась на тревожное здоровье государыни.