Джордж промокнул носовым платком разрезанную руку. Кажется, никогда он еще не чувствовал себя так одиноко. В темноте, на проселочной дороге, и ни одного человеческого существа рядом. Только этот и сумасшедшая. Дэйв их покинул. Они заехали на подземную парковку в каком-то захолустном районе Айрон Маунтин в западном секторе, и, пока барабанщик с ведьмой угоняли еще одну машину, ублюдок вырезал у Джорджа из-под кожи в складке на большом пальце левой руки его собственный «противоугонный» чип. Сказал, что либо перережет горло прямо сейчас, либо Джордж даст вынуть капсулу, и они вместе еще покатаются. Поскольку Джордж надеялся на чудо, он не сопротивлялся. Урод полоснул украденным у террориста ножом аккуратно, без садизма, надо отдать должное. Но невозможно было поверить, что еще утром эти красивые обсидиановые руки Джорджа обнимали, а точеные губы с возбуждающими белесоватыми шрамами, целовали его яростно и похотливо. И ластился, и прижимался к хозяину последнее время, улыбался с неподдельной веселостью, смеялся хозяйским шуткам… Джорджу невыносимо смотреть на микеланджеловские руки, обнаженные по локоть, исчерченные элегантными линиями шрамов, уверенно управляющие потрепанным автомобилем…Двуличная тварь…Теперь эту рожу было не узнать. Куда девалась столь ловко сыгранная доброжелательность и заговорщицкая хитринка. Холодная, застывшая, зловещая, мертвенная маска, как у чертовой тибетской мумии, из которой его сфабриковали. Дьявольское отродье без рода и племени. Кусок биомассы, который сдохнет безруким, безногим, безглазым, глухим и безъязыким, когда его поймают…

Вынув чип и бросив его в бардачок, урод вытащил Джорджа за шкирку из первой машины и пересадил в черный джип посолиднее, который подогнал чертов сообщник-музыкант. Два мерзавца кратко обнялись и пожали руки. Как мило, блядь! А потом ракшас вскочил за руль и опять поволок Джорджа в никуда, постепенно набирая скорость до двухсот на шоссе. Зачем Джордж вздумал связаться с красивой тварью, которая уже один раз довела свою никчемную реликтовую жизнь до зала суда и высшей меры? Польстился на тело дряни. Теперь ублюдок утаскивал его за собой в тартарары, перекинул и на него заразу своей обреченности. Лишнее существо, без прошлого и будущего, старательно по нотам пытается выводить человеческую пьесу, изображает из себя сраного интеллигента, возвышенную душу, черт бы его побрал. Потому что знает прекрасно, что сам – ничто во вселенском смысле, тупиковая ветвь эволюции.

- Меня тоже убьешь, да? – не выдерживает Джордж.

- Помолчи, Джордж, – ублюдок в дорогих, на Джорджевы деньги купленных шмотках, с платиной и бриллиантами в морде, сосредоточенно ведет машину. В левой руке, лежащей на руле, он сжимает армейский нож. Винтовку поставил между своим сидением и дверью.

- Хорошо, только помни, что лишь благодаря мне ты до сих пор живой.

- Спасибо, Джордж.

- «Спасибо», мать его… – фыркает Джордж и отворачивается к окну. – Свинья неблагодарная!

- У нас еще будет момент поговорить, – ровным голосом отвечает чудовище.

Он высматривает что-то вдалеке.

- Выходи, Джордж.

Слова звучат, как последний треск бетонной стены, держащей воду в плотине, после которого поток вырывается наружу и сметает все на своем пути. Джордж не может сдвинуться с места. Он понимает, что это существо – никто иной, как его палач. В небе не видно полицейских вертолетов, не вскрывают темноту скальпели прожекторов и противотуманных огней на бронированных автомобилях антитеррористического отряда, ничто не нарушает тишину и синеву июльской ночи. Только коростели кричат где-то в поле.

- Я же тебе жизнь спас…

- Джордж, выходи из машины, – спокойно, но жестко, как врач капризничающему пациенту, повторяет химера. Он не глушит мотор, стоит снаружи, облокотившись на приоткрытую водительскую дверь, смотрит внимательно на Джорджа.

- Я не хочу… – еле слышно, не зная зачем, говорит Джордж.

- Мне прямо сейчас по тебе очередь пустить? – до чего будничный тон у этого вопроса.

- Скотина… – голос Джорджа срывается. Ему очень жаль себя, жаль пентхауса, уютной малой гостиной, где он столько раз возлежал с упырем. Ему больно и огорчительно сознавать, что не увидит результатов своего лучшего проекта. Если бы он мог сейчас связаться с Джеком, он бы сказал ему, чтобы тот непременно довел дело до конца, и вырастил маленьких ублюдков так, чтобы не смели даже думать, что у них может быть какая-то иная цель в жизни, кроме как подставлять хозяину свои дырки и глотать все, что он соблаговолит в них засунуть…Назло этой твари с автоматом. Как сильно Джордж хотел создать поколение зверенышей с физиономиями мерзавца, с его твердыми чертами, серьезными поджатыми губами, пронзительными глазами, но не знающих в жизни ничего, кроме хозяйского члена…

На подкашивающихся, ватных ногах он бредет к зданию с выбитыми окнами, бывшему полуразрушенному складу, от которого осталась только железобетонная коробка. Чудовище сопровождает его на небольшом расстоянии. Ведьма вышла из автомобиля и провожает своего ублюдка страшным, болезненным, но понимающим взглядом. Из здания пахнуло прелым бетоном и сгнившей в труху, вымоченной и съеденной плесенью бумагой.

- Тебе ведь совершенно необязательно это делать, – произносит Джордж. – Зачем ты хочешь меня убить? Какой в этом смысл? Когда тебя арестуют – а тебя непременно арестуют – твоя судьба будет, очень мягко выражаясь, незавидной. Если ты хотя бы уйдешь сейчас, и тебя поймают, принимать решение о наказании буду я, а я никогда не сделаю с тобой того, что сделает система правосудия с убийцей хозяина.

- Джордж, ты знаешь, для меня это убийство имеет сакральный смысл. Я не смогу жить дальше, зная, что по земле ходит Свидетель, – очень буднично отвечает химера, будто объясняет Джорджу вполне обычные, бытовые вещи.

- В смысле? Что ты такое говоришь?

- Потому, что ты – свидетель, Джордж, – отвечает чудовище, оглядывая с подобием любопытства мерзкую внутренность заброшенного здания.

- Свидетель чего?

- Моего позора, Джордж. Моего бесчестия, унижения, оскорбления, обесчеловечивания, моего превращения в нечто настолько постыдное, что при всем разнообразии словарного запаса и культурных аллюзий в моей голове, я не знаю, как это назвать. У меня никогда и ни с кем не было таких близких отношений, как с тобой, и без преувеличения, без искусственного велеречия ради драматического эффекта я заявляю, что ты научил меня одной вещи, которая замыкает цикл моего превращения в человека, но при этом парадоксальным образом возвращает в бестиальность. Я ненавижу, Джордж. Всеми фибрами я тебя ненавижу и желаю тебе смерти уже не один год. Я никогда ни с кем не срастался настолько, и психологически настолько не зависел, чтобы ненависть стала навязчивой идеей. Однако тебе удалось наладить со мной связь. Твое достижение не в том, что я теперь могу и с мальчиками, и с девочками, а в том, что я просыпаюсь по ночам и думаю, думаю, думаю часами напролет о том, как лишить другого жизни. Ты сделал из меня человека. Животные не умеют по-настоящему ненавидеть, они лишь узнают былого обидчика, после чего срабатывает рефлекторная связка со старым травматическим опытом. У рапаксов механизм тот же самый. А я благодаря тебе узнал, каково быть намертво прикованным в сознании своем к объекту пытающей, как вечный огонь, ненависти. И мне даже видится нечто мистическое в том, что у нас с тобой одно имя Георгия-Драконоборца. Ты в самом деле оказался чем-то наподобие моего доппельгангера, искривленного альтер эго, монстра из зазеркалья. Я сойду с ума, если оставлю тебя в живых. Ты будешь меня преследовать, как приступы малярии всю оставшуюся жизнь. Поэтому мне очень нужно тебя уничтожить. Прости, Джордж, но ты сам себе выбрал противника.

- А я тебя любил, Йорн…- бесцветно произносит Джордж.

- Я знаю. Впрочем, ты любил не меня, а свой макгаффин – ничто, nihilo, черную дыру, вокруг которой ты вращаешься, желая обладать. Но ты интуитивно понимаешь, что обладать им невозможно. Ты меня не трахнул, потому что боялся, что я растаю, как утренний туман, а вовсе не из деликатности, уважения или любви.