…I hurt myself today

To see if I still feel…

Струны в повторяющемся аккорде звучат рассогласованно, как сам распадающийся, разлагающийся универсум. Хороший пример остенсивной семантики…

…I focus on the pain

The only thing that’s real…

Голос Йорна почти дрожит от гнева и ненависти. До встречи с Системой это чувство было ракшасу столь же мало знакомо, что и желание убить просто так, потому что объект попадает в определенный ассоциативный ряд. Почему у него в руках гитара, а не автомат? Куда бы живее сейчас пошел концерт, ей богу! Йорн почти не поет, а, скорее читает стихи в микрофон. У некоторых зрителей на лицах поганенькие ухмылочки.

…The needle tears a hole

The old familiar sting

Try to kill it all away

But I remember everything…

Дэйв вступает на своем инструменте. Необъяснимым образом становится не так холодно и одиноко.

…What have I become

My sweetest friend?...

Йорн почти надрывно кричит в микрофон, обращаясь к одному лишь человеку в этом сборище Босхианских уродов.

…Everyone I know

Goes away in the end…

Йорн автоматически, краем сознания отмечает, что Джон опять опаздывает на полтакта со вступлением. Йорну все равно. Контракт закончился. Музыкальные успехи и неудачи юного господина Бейли перестали в какой-либо мере волновать наставника. Он все равно разочарован, хотя и не был очарован ни мгновения. Пока длился эксперимент, у Йорна вполне органично получалось радоваться тем небольшим достижениям, которые демонстрировал ученик, как можно радоваться волшебным моментам, когда отстающее в развитии дитя в девять лет самостоятельно взяло ложку и накормило себя кашей. Но теперь Йорн написал заявление об увольнении, только еще не положил его на стол президенту корпорации «Паноптикум» (ох, и скандал же будет!) Джон его лишь раздражал, и неотвязно крутилась в голове мысль: «На кой черт пытаться из юного и уже морально покалеченного Калигулы сфабриковать человека против его воли и воли социума? Что, не нарожают бабы новых безусых юнцов? Поумнее да посимпатичнее?» Единственное, за что Йорн благодарен Джону – так это за встречу с Дэйвом. Но Дэйва Йорну мучительно жалко, причем если еще утром это чувство лишь показалось на горизонте, и Йорн его заткнул за край земли обратно, чтобы не отвлекало от дела, то теперь оно разрослось огромной уродливой тучей. Играть с Дэйвом – вот это СЕКС! Если и было в Йорне что-то гомоэротическое, то шевелилось оно в глубине души именно, когда он слушал музыку осужденного пожизненно за двойное убийство Дэвида Дюпонта, а не хуйней занимался у Джорджа на заднем сиденье его гребаного бэтмобиля.

…And you could have it all

My empire of dirt…

Йорн хрипло выкрикивает в зал слова, словно надеется, что они обломками рушащихся капителей и скульптурных архитравов собора несвятого Бейли падут на головы прихожан.

…I will let you down

I will make you hurt…

Гитара Дэйва взгремела как армия всадников Апокалипсиса. А потом оборвала сама себя, и лишь одинокая акустика в черном пространстве нечистого собора прокалывает пелену тумана слабым золотым лучом.

I wear this crown of thorns

Upon my liar’s chair

Full of broken thoughts

I cannot repair

Beneath the stains of time

The feelings disappear

You are someone else

I am still right here

Йорн видит только Лизбет, стоящую слева от сцены. Он указал ей находиться с краю, на периферии, не мешаться с толпой и одновременно оставаться неприметной для охраны. По лицу Лиз текут слезы, скатывающиеся по водоотталкивающей поверхности Бьерновых косметических средств. Зачем она вопреки здравому смыслу хочет разделить его судьбу от начала и до конца? Неужели человек способен настолько любить инородное и чуждое существо?

If I could start again

A million miles away

I will keep myself

I would find a way

Песня заканчивается двумя мощными аккордами Дэйва, которые еще с минуту вибрируют в струнах, в звуковых колонках и стенах здания, как мечущиеся под потолком нефа вспугнутые летучие мыши.

Наступает тишина. Реакция у публики откровенно странная. Господа стоят в безмолвии, лишь некоторые переглядываются и перешептываются, а рабы, естественно, не смеют первыми нарушить молчание. Дэйв поражен и задет. Йорн холодно смотрит на толпу, потом оборачивается к Джону, но говорит громко в микрофон:

- Эй, малой! Давай, пройдись-ка по рядам с шапкой!

Зал как будто немного отпустило. Кто-то из господ даже в голос заржал. Йорн вдруг понимает, что не так с публикой. Джордж же говорил, что сексуальный раб никаким другим целям кроме сексуального рабства не служит. Это красивое, бессловесное и затраханное существо и таковым оно должно оставаться. Если даже и допустить, что сексуальный раб поднялся на сцену, которую за пять минут до него топтали мировые знаменитости, как ни в чем ни бывало взял в свои рабские руки, каковые должны быть, строго говоря, в наручниках, гитару самого Блейна Розетти, и спел в разы лучше солиста знаменитой группы – что с ним после этого делать публике? Йорн вдруг понял в каком хрупком психологическом равновесии пребывает собравшаяся в концертном зале «Платинума» элита, для которой кроме нее самой существует лишь два вида людей: рабы и все остальные, кто по какому-то недоразумению рабами официально до сих пор еще не стал. А тут вдруг Оно в прожигающей душу лирической форме ставит перед господами экзистенциальные вопросы.

Зрители загомонили, захлопали, хотя и не дружно, зашевелились.

- Йорн! – голос Джорджа. Хозяин махает руками, пытаясь привлечь внимание своего невольника. Он стоит около самого края сцены, уперевшись в нее руками. Йорна так и подмывает наступить ему на пальцы сапогом от Тьерри Мюглера. – Слышь! Ну давай, чего-нибудь повеселее сделайте! Что ты за любитель всяких заунывных… Я и здесь тебя должен контролировать? – он весело грозит ракшасу кулаком.

- Повеселее? А чего сразу не сказали? – издевательским и наглым тоном отвечает хозяину Йорн. – Я подумал, на похоронах самое то будет. А повеселее – это как два пальца об асфальт. Верно, Дэйв?

- Твою мать, за языком следи! – Йорн скорее читает по губам любимую Джорджеву мантру, нежели слышит ее среди нарастающего шума.

- Дэйв, поменяемся? На басу подыграешь?

- Отчего же не подыграть?

Поменяв инструменты и проинструктировав Джона, почувствовавшего себя гораздо более уверенно в компании сенсеев, подходят снова к микрофонам.

- Ну а сейчас, – обращается Дэйв к публике, – давайте что-нибудь веселое из классики, для очистки кармы…

- Бу-у-у-у!!! Кла-а-асика… – вдруг какая-то уже не вполне трезвая компашка мажористых и совсем еще юных рабовладельцев, окруженных полуголыми девочками и мальчиками, подает голос. Не то, чтобы настойчиво протестует, а скорее, ради куражу, чтобы заставить зверьков подергаться.

- Ты, блядь, мудак малолетний, корыто завали! – неожиданно рявкает прямо в микрофон бывший кембриджский докторант в стальном ошейнике. Дэйв белеет. Джордж в переднем ряду пунцовеет. По залу проносится волна оживленного и заинтригованного замешательства.

- Чего за нахуй!? – парень распрямляется и выпячивает грудь. Все на него оборачиваются.

- И это тоже часть шоу, господа, – говорит Йорн уже совсем другим, натурально бархатным и несвойственно низким голосом, скалит клыки. – «Do you wanna touch», господа!

Знак Джону вступать, удар по струнам классического «Ибаньеса». Шуту довольно просто управлять толпой, толпа обожает резкие смены настроения, особенно когда чеховский удар по морде не заканчивает спектакль, а его начинает. Публика хочет посмотреть, как строптивый раб станет извиняться и выкручиваться после того, как сорвался. И два ничтожества, сильными, отлично поставленными, молодыми и по-хулигански привлекательными голосами орут в микрофоны:

We’ve been here too long

Tryin’ to get along

Pretendin’ that you’re oh so shy

I’m a natural ma’am