- Если совсем просто, то боязнь потерять себя, сэр, – ответил Йорн, нетерпеливо посматривая на гладившую его ребра руку.

- Ну, вот! Пошляцкий страх за любимого себя при столкновении с неизвестным, – Джордж хлопнул его по бедру и отпустил, зашагал дальше. – А ты в курсе вообще, что полагается рабу за те слова, которыми ты вчера сволочился в адрес твоего доброго и заботливого хозяина? – Йорн отметил, что Бейли задает этот вопрос, предпочитая смотреть вперед, а не на химеру.

- Порка, наверное, – равнодушно предположил Йорн.

- Хочешь?

- Нет.

- Что ж с ним поделать? Ничего он не хочет! – иронически и вместе с тем игриво воскликнул господин Бейли, ускоряя шаг.

Алекс сидел в кресле – огромном, вращающемся, с высокой тронной спинкой, обитом кожей и украшенном сложным переплетением гофрированных трубок и тазовых костей из акрилового полимера. Ему приказали на него сесть и сидеть, ждать. Помещался бизнесмен скромно на самом краю сидения, осматривал гигантские своды, имитирующие грузовой космический корабль, пытался понять, зачем его сюда привели и какую египетскую казнь определили. Позади директора IT корпорации высилась метра на четыре инсталляция из мониторов, но они были выключены и лишь матово блестели ему в спину. Никаких орудий для истязания плоти он не замечал. Только бескрайнее пространство, уходило в темноту и там терялось в серых бетонных туманах, повсюду биоморфный дизайн, позаимствованный у Ханса Гигера. Еще решетчатый пол, при взгляде на который кружилась голова из-за открывающихся под ним глубин, и какая-то махина, накрытая безобидным пупырчатым пластиком. Алексу было очень страшно, но он снова тешил себя надеждой, что произойдет чудо, и надежда его по неизвестной ему самому причине была сильна. Он почти не верил, что случившееся вчера утром в действительности случилось. Пришла даже сумасшедшая мысль, будто Бейли его обманул с помощью голограммы – поговаривали, что у военных нынче появились прототипы технологии, генерирующей изображения визуально неотличимые от реальных предметов. Представить такой оборот дела было в чем-то даже легче, чем принять факт, что Джордж Бейли, главный тюремщик страны, в своем Паноптикуме вот так запросто убивает свободных и в чем-то даже уважаемых людей.

Внизу застучали шаги и по весьма основательной, хоть и громко скрипевшей, стальной лестнице, ведшей на «капитанский мостик», поднялись двое – великий Бейли и его шикарный раб, одетый как рок-звезда на концерте.

- Привет, – сухо бросил Бейли Алексу, как ни в чем не бывало, а сам кивком указал рабу на укутанную в пленку глыбу. – Йорн, прелесть моя, будь так любезен, начни распаковывать, – с этими наполовину ехидными, наполовину ласковыми словами Бейли передал рабу канцелярский нож. – Не поцарапай только! – предупредил он дополнительно.

- Да, сэр, – не пристал рабу тот сухой тон, которым он отвечал хозяину.

Сам же Бейли отправился, насвистывая, в дальний темный угол «мостика» и с чем-то принялся там возиться – обзор Алексу закрывал массивный стол с ножками в виде рыбьих позвоночников. Алекс поймал себя на том, что не может оторвать глаз от невольника. Оттраханный Алексом лично раб аккуратно подвернул рукава белой приталенной рубашки, оголив словно из стальных жил срощенные аспидные предплечья, выдвинул лезвие ножа со щелчком, который до странности объемно прозвучал в гулком безмолвии капеллы. С осторожностью он проколол пленку на самом верху махины там, где ее силуэт имел больших размеров выпуклость, плавно сходившую на нет у противоположного конца сооружения. Рабу пришлось тянуться, чтобы достать до намеченной точки, и Алекс невольно облизал губы, пересохшие от грызущего его липкого страха и несвоевременного желания. Чудовище уперлось одним коленом в цокольный выступ саркофагоподобной конструкции, подтянулось. Кожаные брюки на нем имели красивый, грязный, болотно-серый цвет с декоративными разводами и нерегулярным, серовато-белесого оттенка рисунком. В некоторых местах его акцентировали темные, притворяющиеся винтажными надписи. Кожа была столь тонкая, а крой столь по фигуре, что легко просматривались не лишь одни сокращающиеся мускулы ног, но и наиболее рельефные скарификационные шрамы, их покрывающие уродливо-прекрасной дьявольской паутиной. С каким бы непередаваемым удовольствием Алекс взял бы сейчас этот канцелярский нож с желтой рукояткой и скошенным, тонким и туповатым лезвием и провел бы им по телу химеры. Начал бы с правого плеча, вниз по трапеции, затем по лопатке и далее пересекая ребра под пластом широчайшей мышцы, тянул бы разрез параллельно позвоночнику, после воткнул бы в жесткий, напряженный gluteus maximus, и дальше чиркнул бы по задней стороне бедра. И смотрел бы, как плотная, тугая, покрытая микроскопическими иризирующими чешуйками кожа чудовища расходится, обнажая кровянистую подложку нижних слоев и твердую мускульную основу под ними. Если раньше Алексу такое даже в голову не приходило, теперь вид раба взывал к его самым темным устремлениям. Без труда он мог представить, какие переживания подтолкнули Джорджа сделать шрамирование химере – единственный способ канализировать чувство восхищения, неудовлетворимого желания и ненависти, не испортив существу здоровье. Алекс никогда бы не решился ничего подобного проделать над своими рабами, но инородное чудовище оказывало странное воздействие на его разум, из чего Алекс заключал, что проблема прежде всего в чудовище. У человека просто срабатывал подсознательный защитный рефлекс, когда мозг считывал опасного, бездушного хищника в ракшасе, и, возможно, подкорковые слои требовали бабуиньего торжества над растерзанным леопардом – источником смертельного ужаса и зависти. С тою разницей, что этого леопарда можно было трахать, как человека, и это вносило сумбур и сумятицу в мысли. До конца Алексу в себе никак не получалось разобраться.

Раб произвел в пленке еще несколько вертикальных надрезов и один длинный по всему периметру «саркофага», после чего приступил к снятию нескольких защитных слоев. Сначала воздушно-пузырчатая пленка, словно декорация в школьном спектакле, изображающая снег или морскую пену, комьями осела на пол. Вслед за тем испещренные кружевными коллагеновыми узорами рубцов пальцы с длинными ногтевыми фалангами и черными полированными ногтями подцепили пленку, и раб принялся отшелушивать листами защитный слой. Под ним постепенно обнажалось прозрачное акрилатное стекло прихотливо выгнутого купола. Оно загадочно блестело и преломляло неоновый белый свет, падавший сверху на «капитанский мостик». Пленка отрывалась со скрипом, и из пластиковой оболочки показался аппарат, инспирированный, вне всякого сомнения, наблюдением куколок тропических бабочек. На постаменте из декоративных квази-технологических элементов возлежало сверкающее нечто – стеклянная капсула, оплетенная имитирующим металл пластиковым волокном. Дизайнер изобразил зачатки крыльев, на утолщенном конце угадывалась причудливая голова внеземного мотылька, сложенные ножки и кольчатые сегменты частично оплетали купол и придавали ему дополнительную прочность. Однако в формах космической пупы также ясно проглядывались скелетные и фаллические элементы. Раб откинул последние куски пленки в сторону и с удивлением воззрился на распакованный аппарат, встал, уперев руки в бока. Алекс знал, что это такое, и у него встали дыбом волосы на руках из-за ледяных мурашек, разбежавшихся по телу.

- Ну, как? – Джордж обращался к рабу. Он подтаскивал свернутый в катушку толстый кабель, одновременно его разматывая. Бросив конец с мощным силовым разъемом для приборов, потребляющих большое количество электроэнергии, господин Джордж Бейли подошел к рабу и чувственно погладил его по спине, положил фамильярно руку на плечо. – Красавица, да?

- Что это, Джордж? – Алекса каждый раз в душе коробило, когда он слышал, как химера называла хозяина не по протоколу. Чертов Бейли совсем обабился, рассентиментальничался. Собственные рабы Алекса не смели ничего подобного себе позволить. Сам господин Браун не позволял в свое общение с невольниками допускать еще и неуместную приятельскую ноту. А великий Бейли, вроде бы, и лапал свою химеру, и в то же время, хотел по-дружески поболтать. Он либо был безнадежно одинок, либо безнадежно влюблен. В любом случае, для такой глыбы на рабовладельческой сцене, откровенное заигрывание с рабом оставляло просто жалкое впечатление.