Не дожидаясь ответа, он отправился в кабинет, о котором у меня остались не самые радужные впечатления. Входить в него, не думая о неловком поцелуе, когда Джонни меня оттолкнул, не получалось.

Джонни выдвинул ящик письменного стола и извлёк из него бутылку Гленливета (прим. пер.: Гленливет — первая торговая марка шотландского виски). Налил в два стакана и протянул один мне. Я пригубила, скорчила гримасу и закашлялась.

— О, Боже! — произнесла я.

— Нет, — ответил Джонни. — Только виски.

Одним глотком он опустошил стакан, но прежде чем отставить его, подержал виски на языке. Затем посмотрел на бутылку, будто решая, налить ещё один или нет, но не налил. И посмотрел на меня.

— Что, на самом деле, ты хочешь узнать?

— Я хочу знать, что с тобой произошло. Или если хочешь, что заставило тебя принять решение стать художником. Почему ты начал выставлять свои работы, а не держать их в альбоме с эскизами.

Мужчина наклонил голову.

— Ты знаешь о моём альбоме с эскизами?

Этот вопрос наталкивал на вывод, что альбом не являлся продуктом моей фантазии. Следовательно, не такая я уж и сумасшедшая.

— Ну, да, разве у художников их нет?

Джонни налил себе ещё.

— Я хочу услышать от тебя лишь это, только и всего. Я не хочу, чтобы между нами были тайны. Я не хочу знать подробности твоей жизни, о которых ты мне не рассказывал. Я не хочу, чтобы ты умалчивал о кое-каких историях, думая, что я их уже знаю. Но даже если это и так, я хочу их услышать от тебя. Не более того.

От такой длинной тирады у меня перехватило дыхание, поэтому я умолкла и сделала глоток виски.

— О чём ты хочешь знать? О вечеринках? Наркотиках, фильмах, сексе? — Джонни вертел в руках стакан с янтарного цвета жидкостью. — Всё это было очень давно, Эмм. Книги и документы впечатлили бы тебя больше.

— Речь идёт не только об этом, — я провела пальцем по пуговицам на его рубашке. — Можешь мне рассказать, что происходило с тобой после 1978 года?

— Что происходило после 78-го года? Насколько мне известно, наступил 79-й.

Я закатила глаза и ткнула пальцем в его грудь.

— Не умничай. Я имею в виду, после того, как Эд Д'Онофрио покончил жизнь самоубийством в твоём доме.

Джонни издал глубокий вздох и задрожал.

— Что, на самом деле, ты хочешь знать, Эмм?

— Ну… раз ты не хочешь мне ничего рассказывать, тогда не надо. Но я знаю про самоубийство. По крайней мере, про то, что написано в фанатских блогах и документах. Но это умозрительные рассуждения, не так ли? — я отставила свой стакан в сторону и положила руки на бёдра Джонни. И посмотрела в его лицо, такое родное, такое красивое, такое любимое. — Они говорят, что ты сошёл с ума.

Джонни грубо рассмеялся.

— Да, можно и так сказать.

— Правда? — прежде чем он смог что-то ответить, я прижала палец к его губам. — Запомни, я хочу, чтобы ты знал, что, если это и так, мне абсолютно всё равно.

Он поцеловал мой палец, нежно куснул его, потом взял меня за запястье и положил мою руку себе на грудь.

— Тебе всё равно, что я сошёл с ума, и меня заперли в психушку?

Я покачала головой.

— Нет.

Джонни вздохнул.

— Проклятье, Эмм. Знаешь, как давно это было? Ты ведь не спрашиваешь меня о женщинах, с которыми я спал. Боже, лучше спроси, правда ли, что я на одном из концертов Элтона Джона опрокинул с ним по рюмочке за кулисами. В отношении таких историй можешь строить предположения.

— Это правда?

Ещё один поцелуй. Я почувствовала на губах вкус виски и ласковое горячее дыхание на моём лице, когда он снова заговорил.

— Возможно.

Я вздохнула.

— Джонни.

Недолгий смех перерос в тяжёлое молчание. Затем он прошептал:

— Если я скажу «да», ты захочешь узнать остальное?

Я кивнула.

— Если ты захочешь мне рассказать, я, возможно, смогу тебя понять. Это не моё дело. Я имею в виду, прежде чем познакомиться со мной, ты прожил целую жизнь…

— Ты тоже, — сказал он. — Целую жизнь. Мы оба её прожили. Только моя была длиннее.

— Но ты обо мне знаешь только то, что я рассказывала, — эти слова прозвучали громче и резче, чем я планировала. Мы оба вздрогнули. Я прижала руку к груди и чувствовала, как бьётся сердце. — Прости.

— Не за что прощать. Это ты прости, что я тебя разбередил. Если ты обо мне что-то хочешь знать, то просто спроси. Я тебе расскажу, хорошо? Если тебе это действительно надо знать.

Я заколебалась. «Действительно ли я этого хотела?» В моём мозгу крутились мысли, слухи и обрывки его истории. Они перемешивались с моими фантазиями, созданными, когда я блуждала в потёмках.

— Я хочу тебя узнать, — прошептала я. — Действительно узнать. Больше ничего.

— Ах, Эмм. Ты думаешь, у тебя не получится? — его рука скользнула по моей шее, обняла её. Пальцы легонько массировали шею. Но лицо Джонни оставалось серьёзным.

— Я не знаю, — печально вздохнула я. — Странные чувства.

— Ко мне?

— Да.

Мужчина притянул меня к себе. Я уткнулась щекой в его грудь. Непрерывные удары его сердца действовали утешительно. Также, как и его запах и прикосновение его руки к моей спине.

— Я тебя люблю, — произнёс он тихо.

Я вцепилась в него мёртвой хваткой.

— Я тоже тебя люблю.

— Я расскажу тебе всё, что ты захочешь узнать. Ты только спроси. Хорошо?

— Что случилось в семьдесят восьмом году?

Джонни вздохнул. Его сердце стучало с перебоями. Или это было моё сердце? Мужчина поцеловал меня в макушку.

— Тогда всё было ненормальным. Мы жили все вместе в одном доме. Это был мой дом, но все жили в нём. Кэнди, Беллина, Эд. Пол появлялся каждые две недели, чтобы снимать свои чёртовы фильмы, понимаешь?

— Да, понимаю.

— Он хотел стать вторым Уорхоллом или кем-то на подобие. Короче, знаменитостью. И делать фильмы, которые были бы настоящим искусством, понимаешь? Они и были искусством, — повторил Джонни. — Они всё же были искусством. Я не стыжусь того, чем мы тогда занимались, Эмм.

— Тебе и не надо этого стыдиться.

— С Сэнди мы расстались. Она сидела на наркотиках, и у неё совсем съехала крыша, от всего этого страдала Кимми. Однажды я ей сказал, что она должна оставить Кимми на моё попечение или отдать её своей матери.

Я откинулась назад, чтобы видеть его лицо.

— И что ты сделал? Я думала, ты не был для Кимми тем, кем бы хотел быть.

— Да, не был. Я уверял Сэнди, что хотел ребёнка, но это неправда, понимаешь? Я сам был ребёнком. Глупым, обречённым ребёнком, который находился под кайфом от внимания, которое ему оказывали. Я окунулся в эту жизнь, как в омут с головой. Мне постоянно твердили, какой я потрясающий. И, Боже мой, что мне было делать с ребёнком?

Я и представить себе не могла такую жизнь. Во время галлюцинаций она пробегала перед моими глазами, как кадры киноплёнки, а в реальности не происходила. Но для Джонни она была реальностью.

— И что она тогда сделала?

— К счастью, отдала Кимми своей матери. А через год отправилась в путешествие по Индии, за каким-то махараджей или гуру. Она вернулась исхудавшая и с какой-то инфекцией. Но это было потом. И может… Дерьмо, — вздохнул он. — Возможно, она окончательно свихнулась. Думаю, и мы все тоже. Первым был Эд.

От упоминания его имени мне стало холодно.

— Это его сценарии.

— Да. На редкость блестящий ум. Только… над нами всеми висело проклятие. Мы снимали короткие порнофильмы, изображали дешёвые постельные сцены…

— Они не дешёвка, — возразила я.

Джонни долго смотрел мне в глаза.

— Ты ни черта не понимаешь в искусстве, детка.

Вообще-то я никогда не видела ни одной его работы. О галерее я узнала из интернета.

— Ничего из того, что ты когда-либо делал, не может быть дешёвым.

Мужчина выдавил слабую улыбку.

— Если бы я не взялся за ум, то не стал бы классным художником?

— Вероятно, нет, — лучше не настаивать, пусть Джонни рассказывает сам. Что захочет и когда захочет. Пусть не всё сразу. Мне хотелось лишь подтолкнуть его к этому рассказу. Он уже рассказал о том, о чём я и не догадывалась. У меня даже поднялось настроение.